На самом деле эту комнату нельзя было назвать спальней в полном смысле слова. От стены до стены было чуть больше двух метров по длинной стороне, а в воздухе всегда висел слабый запах плесени. Мебель была скудной: узкая кровать, обшарпанная тумбочка, сменивший несколько владельцев сундук для одежды и книг. Что-то сдавило грудь, когда он осмотрелся. После того, что случилось сегодня, это больше не его спальня – ему не разрешат оставаться в храме. Позже, сегодня утром, Фахим и Шомари переберутся в более просторные и уютные покои, предназначенные посвященным Сынам Шести, а он… Он понял, что не знает точно, куда отправится. Они с Камау выросли в храме. Дома их семьи уже не существовало – его продали вскоре после смерти папы. Этот дом принадлежал той главе его книги жизни, которую уже успели вырвать, – той главе, в которой жила его мать. Когда он подумал о ней, его пронзила раскаленная добела боль. Он больше не мог в подробностях вспомнить ее лицо. Когда она ушла однажды ночью, ему было всего четыре года. В воспоминаниях остались лишь мимолетные образы – медные глаза, короткие курчавые волосы, родимое пятно на плече, – но они не задерживались надолго. Это заставляло его изо всех сил цепляться за то, что он все же мог вспомнить, например серебряные браслеты, сверкавшие на солнце, сладкий запах, который он знал, но никак не мог описать. Что бы подумала мама, если бы узнала, кем он стал?

Он снова услышал голос отца Олуфеми.

С этого момента ваше пребывание среди Сынов Шести окончено. Вы больше не претендент. Вы свободны.

Каждое слово поражало, как стрела, пронзая мякоть его эго. Он не просто потерпел провал – его исключили на виду у всех воинов. За одну ночь он погубил наследие своей семьи, которое передавалось из поколения в поколение. Он не пойдет по стопам папы и Камау. Он не докажет, что он настоящий мужчина.

Он плюхнулся на матрас, ощущая, как колючие перья, которыми он набит, впиваются в спину, и уставился в потолок, пытаясь понять, как вышло, что все пошло не так. Произошедшее ночью прокручивалось в его памяти секунда за секундой, сливаясь в единое целое, как страницы в книге. У одной был загнут уголок.

Та девушка.

Даже сейчас от мыслей о ней у Экона закипала кровь. В конце концов, катастрофа, которая случилась прошлой ночью, была ее виной. Но потом… возникло еще одно чувство – некомфортное, трудно идентифицируемое. Что-то вздрагивало внутри, когда он вспоминал ее глаза, которые казались странно светлыми той ночью. Они были карие, как у него, но… в них таилось что-то, какое-то сияние, словно два уголька, остывающие в очаге. Он не один час пытался ее забыть, но потом…

Ты ее упустил.

Обвинение, произнесенное Шомари, свернулось у него внутри, как скисшее молоко, оставив неприятный привкус во рту. Почему? Это был единственный вопрос, на который он не мог найти ответа, когда в одиночестве бродил по улицам города. Почему ты ее отпустил?

Когда он думал о девушке, ему приходилось вспоминать и о событиях, которые произошли прямо перед тем, как он ее отпустил. О том, как он увидел в темноте еще одну, иную пару глаз. И те глаза не были ни карими, ни теплыми – они были холодными, черными, бесчувственными. Они принадлежали существу, которое было ему знакомо.

Шетани.

Его пробрала дрожь. Прошло десять лет с тех пор, как он в последний раз видел это существо, но другие не знали об этом. Он помнил страх, который ощутил, когда увидел его снова, и то, как это чувство парализовало его. Прежние образы снова вернулись, как незваные гости. В мыслях вспыхивали воспоминания о Великих джунглях, крови на листьях; он представлял лианы, покрытые шипами. Он видел мертвое тело, которое выглядело совсем как…

Нет.

Экон тряхнул головой, едва замечая, что пальцы снова начали свой танец.

Раз-два-три.

Он видел папино лицо.

Раз-два-три.

Он видел зубы Шетани.

Раз-два-три.

Он видел девушку.

Он прищурился. Эта девушка, кем бы она ни была, сказала Шетани уходить. И существо немедля подчинилось. Он никогда не видел ничего подобного. Шетани было первобытным монстром, убившим бесчисленное количество людей. Оно должно было убить и их обоих, но оно не сделало этого. Оно сделало нечто противоположное. В его мыслях крутился все тот же вопрос.

Почему?

– Экон?

Кто-то негромко постучался в дверь его спальни, и Экон сел на кровати. Дверь открылась. Вошел худощавый старик, призрак с улыбкой на изможденном лице. Его кожа каштанового цвета была покрыта морщинами и пятнышками, словно он принимал возраст как приятеля, а не как недруга. Экон поморщился. В хаосе прошлой ночи он совсем забыл о брате Уго.

– Я надеялся тебя застать. – Старик слабо кивнул ему в качестве приветствия. – После утренней молитвы я пошел сюда как можно быстрее, но эти старые ноги попросту уже не те. – Он приподнял край балахона. Он был темно-синим, такой же искусной работы, как у отца Олуфеми, но на его костлявой фигуре сидел намного свободнее. – З наешь, последнее время у меня в них будто мальки под кожей ползают.

– Мальки? – Экон прищурился. – В ногах?

– Да. – Брат Уго почесал белую бороду и нахмурился, разглядывая ноги. – Любопытная штука. Можно сказать, у меня в икрах проблема. – Он поднял взгляд и улыбнулся. – Понял, да? Потому что из икры выводятся…

– Вы же не серьезно.

– Ну извини меня! – Брат Уго показал на него костлявым пальцем, делая вид, что страшно обиделся. Экон ощутил укол боли, заметив, что легкая дрожь в перевитой варикозными венами руке старика стала заметнее. – Я помню, как ты любил мои шутки, когда был маленьким мальчиком!

Экон попытался проглотить жесткий комок, поднимающийся в горле, и нарастающую снова боль. Брат Уго был самым старым в братстве храма и совсем не таким, как отец Олуфеми. Старик был для Экона наставником и всегда вступался за него. Экон смущенно опустил голову.

– Я хотел бы поговорить, – сказал брат Уго уже более мягко. – Пожалуйста, давай пройдемся.

В молчании Экон последовал за наставником. Они вышли из комнаты, прошли по каменным коридорам храма. Они шли медленно – брат Уго был уже не так быстр, как когда-то, – но со временем добрались до коридора, который вел в библиотеку. Экон решил, что они идут именно туда – большая часть уроков, когда он был младше, проходила там, – но в глазах брата Уго мелькнуло озорство, и он резко повернул направо.

– Может, нам сегодня стоит пойти куда-то, где посвободнее… – пробормотал он. Подойдя к непримечательной двери, он отпер ее. Заглянув внутрь, Экон с удивлением обнаружил, что то, что он всегда считал просто кладовкой для метел, на самом деле скрывает узкую, уходящую наверх лестницу. Он удивился еще сильнее, когда брат Уго уверенно зашагал наверх. Экон двинулся следом. Они подошли к люку в потолке, и старик толкнул деревянную крышку плечом. На них внезапно пролился поток золотого света, и брат Уго выбрался наверх с неожиданной гибкостью. Экон повторил его движения и высунул голову в люк. И застыл, потрясенный.

Вокруг них расстилался круглый сад – Экон никогда не видел ничего подобного. Он был невелик – Экон прикинул, что сможет обежать его по периметру меньше чем за минуту, – но почти каждый квадратный сантиметр был покрыт цветами. Роскошные розы, тюльпаны на длинных стеблях, даже красно-золотые огненные линии, недавно расцветшие, поднимались над темной блестящей почвой, словно порождения неземного рая. За низкими стенами садика виднелись крыши городских зданий. Судя по всему, они оказались на одной из самых высоких точек храма.

– Что?.. – Он осмотрелся. – Что это за место?

– Его называют небесным садом, – радостно ответил брат Уго. Он на несколько секунд закрыл глаза и улыбнулся – воплощенное выражение удовлетворения. – По моей информации, такие площадки когда-то были весьма популярны среди знати, хотя я с печалью отмечаю, что за последний век или около того они вышли из моды.