Имя подсобщика на бессрочном контракте, не-человека, тоже мелькало в отчётах фонда, причём даже с некоторыми различиями в написании, и Рина его читала, хотя трудно предположить, как оно правильно произносится – странный набор букв…

Подсобщик на бессрочном контракте, который насилу их соизволил пустить в Страфилев край, да и то, как выясняется, исключительно благодаря арифметическому обману, озадаченно смотрит на Рину, потом переводит на Брук вопросительный взгляд.

– Юзуф… Элис… Как же, помню, были такие, – отвечает Брук. – Так ведь все уже лет пять как уволены, с полным расчётом.

– Шесть, – уточняет не-человек.

– Тут на по стоянке только наш чёртушка.

– Только я.

Некоторое время все молчат. «Чёртушка», как будто эта подозрительная нестыковка не имеет к нему ровным счётом никакого отношения, встаёт с пола. Убирает персики на самую верхнюю полку, к ещё одной такой же банке, и ставит на стол две по меньшей мере полулитровые кружки. Потом, будто вспомнив о чём-то неприятном, добавляет к ним ещё две.

– И кому же тогда фонд Ибрагима Стахова платит деньги, если квалифицированных работников здесь давно нет, хотелось бы мне знать? – тихо произносит Сэм.

Вот опять он задал вопрос, который, по совести, следовало бы задать Рине. Как хорошо, что хоть у кого-то здесь ясная голова. Но Рина совсем не чувствует за это благодарности – только беспомощность и тоску. Деньги ведь даже не главное, особенно когда их много…

– Но отчёты… – даже голова закружилась. – Мы каждый год получали отчёты. Количество страфилей. Их здоровье. Убыль и прирост, количество пар. Состояние острова. Нужды станции…

Шесть лет.

Шесть лет назад дедушка стал совсем плох, почти перестал понимать, что вообще вокруг происходит. А в сравнительно ясные дни неизменно говорил о Страфилевом крае так, будто только вчера оттуда вернулся. Рине тогда едва исполнилось тринадцать лет. Все дела фонда тогда взял на себя господин Ходжкин. Великодушный господин Ходжкин, давний дедушкин друг, всегда такой старомодно вежливый. Чуть позже у него появилась помощница, его племянница, улыбчивая Дора…

Чёрт.

Чёрт, чёрт.

Как же господин Ходжкин отговаривал Рину ехать.

И ведь вполне разумными аргументами. Разобраться с делами после дедушкиной смерти. Ни в коем случае не бросать учёбу. Сдать экзамены. Отдохнуть и развеяться после такого тяжёлого года в более удобных и солнечных местах. Подождать подходящего сезона. Остров ведь никуда не денется. Там всё в порядке, и отчёты отличные. Недавно транспортировали и установили новый водяной насос… новый генератор… сотрудники просят обновить крышу…

Господин Ходжкин и улыбчивая Дора почему-то уже три дня не выходят на связь. Рина даже немного беспокоилась, всё ли у них в порядке после её отъезда.

– Отчёты? – хмыкает Брук. Вид у неё искренний, сочувствующий. – Ты прости, милая, но ведь бумажку-то кто угодно выправить мог. Орчара-то отродясь отчётов не пишет…

– Не грамотей, – кратко отзывается не-человек, разливая по кружкам тёмно-коричневую жижу из заварника. – Кому холодной разбавить… вон в углу бак. И ковшик.

– Та-а-ак… – тянет Сэм. – Рина, что же это такое получается?

– Чай. Чай получается. Негорячий, – поясняет бледноглазый, зыркнув на Сэма, как на придурочного.

– Мой покойный господин Брук… он всегда говаривал: трудно найти хорошего бухгалтера… Один бухгалтер у нас в рыболовной конторе был такой хороший, что его, собаку вшивую, двенадцать лет потом искали вместе с кассой – так до сих пор и не нашли.

Брук тяжело поднимается из кресла. Рина переводит взгляд с пыльного электрического светильника, которым здесь явно не пользовались очень давно, на пол прямо перед собой, и тупо смотрит на розовые носки с сердечками. Госпожа Брук легонько гладит Рину по плечу короткопалой рукой.

Брук пересаживает Рину в кресло, поближе к плите. Сквозь щель чугунной заслонки видно жаркое мерцание. Сэм подаёт Рине в руки большую кружку слащёного чаю и говорит, что если немедленно принять меры и дать знать кому следует, то всё не так и страшно, Ходжкин – если это действительно он виноват – не отвертится, и, наверное, часть денег ещё можно будет вернуть.

Да если бы дело было в простом воровстве. Фонд – не настолько уж существенный кусок пирога. От одной лишь мысли о предательстве гораздо больнее…

Рина глядит на узкую полосу огненного мерцания. Конечно, не камин с открытым чарующим пламенем, чтобы любоваться, но дедушка всегда относился к каминам с пренебрежением, утверждая, что открытые печи только тешат глаз и жгут дрова понапрасну, а от хорошей плиты толку гораздо больше.

Рина подкрепляется изрядным глотком чая, обняв кружку ладонями.

Горячее вкусное питьё гонит стылую оторопь, и теперь Рину распирает злость: люди, считавшиеся близкими, оказывается, столько лет держали её за дуру за несмышлёныша! Врали в лицо…

Забавно. Речь Сэма почти пролетает мимо ушей – может быть, Сэм думает, что она в глубоком шоке и никак не сообразит, что нужно делать, без его разумных слов, но в нынешнем случае это не так. Зато другому тихому разговору Рина внимает чутко.

– Ибрагима Стахова внучка, понимай себе.

Кто-то из тех двоих – Брук или не-человек – громко прихлёбывает чай.

– Ибрагимова… А чё сам не едет?

– Так помер. Я ж тебе говорила – год назад ещё письмо пришло, официальное…

Со своего места Рина не видит лица бледноглазого подсобщика, да ей не особо и хочется на него смотреть. Но ведь дедушка бывал здесь очень давно… а этот угрюмый не-человек его помнит.

– Старый был, – произносит после молчания орчий голос. Слова вроде циничные и пустые, но отчего-то звучат они весомо, будто бы с уважением.

Рина поднимается со своего места, с удовольствием чувствуя, что совсем отогрелась. Идёт к столу, чтобы налить себе ещё чаю.

– Всё не так плохо, – говорит она, и радуется звуку собственного голоса. – Но мы ещё толком не познакомились. Я Рина Стахова, – она протягивает не-человеку ладонь, и тот её пожимает – хорошо, крепко, но не чересчур.

– Ййр, – отвечает он (так вот какое оно, то вздорное имя из отчётов! Действительно мудрено выговорить – гласные и согласные будто обменялись свойствами!) – Ты и есть Аришка?

Аришкой её звал только дедушка Ибрагим. Значит, когда-то, вечность назад, он и о ней здесь рассказывал? А Ййр – запомнил?

– Это я, – кивает она. – Но лучше «Рина».

– Самуил Кнабер, – представляется Сэм сперва официальным тоном, а потом уже нормальным, по-дружески: – Сэм.

– Госпожа Брук, – говорит Рина. – Не согласитесь ли выполнить для меня одно поручение? Это важно. Ваша помощь, разумеется, будет вознаграждена.

Вроде и впрямь Ибрагимов отродышек, даром что курносая. Отсыревшие бурые волосы длиной до середины шеи пообсохли на дровяном тепле, распушились непокорно, почти как Ибрагимова седая грива. Сперва-то вся нахохлилась, ишь, будто хворый слёток; а теперь отпилась чаем – неплачь-травой, раздышалась – подбородок знай задирает точно на ибрагимов манер, и в голосишке-то являются схожие отзвуки.

Бугайчик-сопляк, Сэм, тоже вот озадачил погоняловом. Островной наёмник-северянин, тот словцом «кнабер» величал деревенских девчат, на которых у него слюни текли. Два лета всё мотался в сельцо, на людские танцы. А этот вот тоже Кнабер, шут его пойми, с какого перепугу.

Между тем ибрагимово курносенькое внучьё дует вторую долю, почти не разбавив крутой заварки, объясняет чего-то Брук, даже вон достала с рюкзака тетрадку на толстом картоне и расписывает шустро на листе, поясняя словами. Похоже, Брук придётся лишний раз с почты по телефону трезвонить, наводить шороху.

Бугайчик сперва всё мнётся около, пытается встрять, но ибрагимова Аришка тут явно управляется и своим умом. Потом Кнабер похаживает по широкой кухне наискосок, туда-обратно, руки в карманы порток запустил. Дубовый пол под ним легонечко скрипит.