– Шиш я тебе еду оставлю, всё с собой заберём, если не пустишь!

– Кхм, здесь между прочим, Арина Стахова, законная наслед…

– Ш-ш-ш-ш, примолкни!!! Слышь, чёрт, ну давай, не дури. Кто ещё кроме меня будет тебе сюда всё нужное таскать?! Сидишь, как сыч, на своём острове, а ведь я могу и обидеться! Сам потом и пыхти, в деревню плавай на своей скорлупке.

– Вы же здесь наёмный работник, на зарплате, Арина теперь может и уволить за такие…

– Ш-ш-ш, парниш, тебе слова не давали! Знаешь что, ор-чара? Двадцать банок персиков. Не хочешь – не пускай, только я их все посерёд залива выкину, потопнут – хрен достанешь!!!

При этих словах не-человек зло морщит лицо, смаргивает дождь с ресниц.

– Вам что – документы показать?! Рина, ты-то что молчишь? Скажи этому…

Сэм абсолютно прав.

Нужно сейчас же собраться и сказать что-нибудь неотразимо убедительное, может, и вправду придётся лезть в недра рюкзака за документами. Или хотя бы приказать упрямому существу позвать кого-нибудь из людей. Ох, ну зачем зубы так жалко стучат от холода – наверное, даже челюсть прыгает. Не-человек поглядывает на Рину – вскользь и мимо глаз, кажется, с презрением. Если сейчас же…

– Только. Ради. Персиков, – глухо, сквозь зубы ворчит тот, с другой стороны забора, подходит к воротам вплотную и принимается чем-то там лязгать.

Спустя очень долгую минуту одна створка высоких ворот немного приоткрывается.

Как только прибывшие протискиваются в неширокий проход, не-человек закрывает визгливо скрипнувшую створку, едва не прищемив Ринин мембранный плащик, и снова лязгает засовами – их оказывается несколько, и каждый прикрыт сверху чем-то вроде плотного прорезиненного чехла. Движения выходят резкие, сердитые.

Заперев вход, не-человек перенимает у Брук большую клетчатую сумку и, не говоря никакого слова, прёт по тропе, широко шагая. Что ж, если навьюченный тяжелее остальных Сэм и рассчитывал на некоторую помощь, то своей досады он старается не выдать. А вот самой Рине становится всё труднее не думать плохо об этом незнакомом существе.

Путь до жилой станции, пускай и в горку, занимает куда меньше времени, чем всё это дурацкое торчание у ворот. Наконец-то нечто правильное и надёжное. Большой крепкий дом в один этаж, на каменном фундаменте, выстроен из местной лиственницы. Рине это известно, потому что она позаботилась заранее многое разузнать. Вдоль одной стены устроена просторная крытая веранда с крыльцом. «Наверное, в ясную и тёплую погоду на ней просто замечательно отдыхается», – думает Рина.

На веранде бледноглазый стаскивает рыжие сапоги, оставшись в каких-то обмотках, и ставит обувь на старую выцветшую клеёнку у двери в дом – пятками к стене.

– Ну-ка живенько, ребята, обутых вас в дом-то не пустит, – говорит Брук, так же разуваясь на клеёнке. Не-человек, не глядя, придвигает Брук низкую табуретку, чтоб ей удобнее было разуться. Лицо у него при этом такое злое, словно он гораздо охотнее разломал бы ту же табуретку об тёткину седую голову.

Злость злостью; но обижать Брук и вправду было бы не умно, с какой стороны ни взгляни. И дело не только в персиках, как ни печально это признавать. Не только во всякой гнуси вроде походов на почту и в лавчонку, которые деловая Брук давно взяла на себя.

Один из понаехавших сопляков, белозубый бугайчик, при воротах всё встревал, лопотал какую-то смуть, перебивая Брук едва ль не через слово. Та, ясное дело, окорачивала – но бугайчик явно считает, что его должны слушаться! Будто они все ему должок задолжали. Кто их, людей, разберёт – да они и сами частенько путаются… То есть вполне может статься, что Брук притащила их сюда не то чтобы по своей вольной воле. Тем более незачем её обижать.

То, что это не новые станционные наёмники пожаловали спустя столько-то годков – так это было ясно сразу, хотя от бугайчика несёт знакомым запахом чёрного горького напитка. Такой же любила по утрам варить Элис, да и некоторые другие наёмные не брезговали. Но нынешние понаехавшие какие-то чересчур молоденькие; не так себя ведут, не так одеты; а курносая коротенькая соплячка, та было вообще скисла – того и гляди заплачет.

И ни один из них ни разу не поглядел наверх.

В маленьком сумрачном коридоре устроен гардероб – длинный ряд колышков вдоль стены. Там они по примеру Брук оставляют дождевики и куртки. Рине очень уж бросается в глаза, что этот ряд до их появления был подозрительно пуст: всего одна толстая стёганая куртка и ещё какая-то слегка пожёванная хламида, текстурой напоминающая старое кирзовое голенище. На полу лежат внахлёст симпатичные желтоватые циновки. Циновки Рине нравятся, ходить по ним приятно. Пожалуй, разумно не пачкать их, не топтать уличной обувью.

К плотной двери приделана изнутри пружина, ловко возвращающая дверь на место. Из «гардероба» они попадают в большую комнату, тёплую и сухую, и бледноглазый сразу поспешает к здоровенной дровяной плите – снять исходящий паром чайник. Задвигает при помощи страшенного ножа круглую чугунную крышку на пышащее жаром отверстие, и только потом ставит на пол клетчатую сумку Брук. Тем временем та валится в развёрнутое к плите кресло, вытягивает ноги. Ха, да у суровой госпожи Брук, повелительницы моторной лодки, оказывается, смешные девчоночьи носки: розовые в красное сердечко.

– И я-то тебя, друг, перед этими честными людьми на все корки… хвалила, а ты дуришь, – упрекает она, хотя на самом деле об орке и парой слов не обмолвилась.

Тот, похоже, упорно делает вид, будто Рины и Сэма здесь нет. Шуршит чего-то по стенным полкам, обдаёт голубой заварник кипятком, сыплет туда нечто сушёное и травяное. Добавляет прямо в заварник белую глыбку из банки с колотым сахаром, заливает всё это из чайника. Ставит чайник на стол, на круглый и гладкий древесный спил, видимо, служащий здесь подставкой под горячее, а голубой заварник укутывает матерчатым чехлом. Всё это «друг» проделывает с невероятной скоростью.

Рина, разгрузившись от рюкзака и присев на краешек некрашеного табурета, следит за не-человеком почти заворожённо: именно таким порядком – только не настолько шустро – любил заваривать чай дедушка Ибрагим… Краем глаза она замечает, как Сэм страдальчески вздыхает, глядя на действия бледноглазого: Сэм в точности знает, как следует правильно заваривать благородный напиток, и здесь, конечно, весь ритуал порушен – ошибка на ошибке. У Сэма достаточно вежливости и такта, чтобы не встревать.

Без малейшей передышки бледноглазый открывает клетчатую сумку и начинает выгружать оттуда провизию. Свиную и говяжью тушёнку без особого почтения рассовывает по полкам, туда же отправляются и пачки макарон. А вот банки с консервированными половинками персиков выстраивает прямо на полу в аккуратный ряд, после чего, тяжело глядя на Брук, сообщает:

– Здесь не двадцать.

Сидит на корточках перед этими проклятыми консервами – нескладный, тощий, смокшая на плечах ткань футболки облепляет напряжённые бугры злого мяса.

«Ведь убьёт», – сухим льдом обжигающая мысль лишь успевает мелькнуть в Рининой голове, но Брук, ничуть не обеспокоившись, потягивается в кресле и отвечает с добродушным смешком:

– Ну а то я тебя не знаю… За десяток – пустил бы гостей-то?

– Не.

– Вот то-то же.

С кортов не-человек садится прямо на задницу, смеётся грудным взлаивающим смехом, стаскивает с головы свою шапочку:

– Провела, щ-щука. Ничё. Отыгра-аюсь!

Густая короткая щетина на скальпе стоит торчком, цветом в чёрный перец, круто пересыпанный с солью. От лба наискось к макушке видны три длинных голых рубца, и ещё один чертит башку из-под рваного уха.

– Это всё очень мило, – говорит Сэм терпеливым голосом. – Но всё-таки: а где все люди? Я имею в виду, сотрудники?

Рине делается немного стыдно: это она должна была спросить, не оттормаживая и не залипая тут в тепле на близкий сердцу метод заваривания чая.

– Элис Вестмакотт, Юзуф Тайхан, – кивает она. – Ведь сейчас их вахта.