Стефанос Григориадис, или, как его называли все друзья и знакомые, Стефан, вышел из общественного бассейна, в котором для субботнего утра было весьма многолюдно, и направился в душевую. Сегодня он проплыл больше, чем обычно, не заметив, как прошло два часа. В детстве он занимался плаванием, а в подростковом возрасте бросил это занятие, когда понял, что никаких результатов нет. Стефан плавал почти каждый день, но секундомер показывал одну и ту же цифру. После смерти отца он снова начал ходить плавать – теперь уже больше для того, чтобы очистить голову от лишних мыслей. Сейчас в плавании ему нравилась определенность, которой так не хватало в повседневной жизни. Что бы ни происходило в его жизни, он всегда мог прийти в бассейн и плавать до тех пор, пока он не почувствует себя лучше. Стефаноса успокаивала мысль об этом…

Нельзя сказать, что у него была депрессия или он тосковал, но что-то внутри уже давно не давало покоя. Ему казалось, что перед смертью отец не сообщил ему что-то важное. Что-то, что он обязательно должен был знать. Григориадис не сильно тосковал по его уходу. Хотя, скорее, он просто старался об этом не думать. Его пугали мысли о смерти. Просто пугали. И он не подпускал их к себе, как не подпускал мысли о том, что ему уже (хотя он изо всех сил пытался поверить, что еще, а не уже) двадцать девять лет. К этому моменту он бы мог чего-то добиться. Чего-то большего, чем жизнь за счет денег отца, не такая уж и шикарная работа и… одиночество.

Сполоснувшись под горячей водой и переодевшись, Стефан прошел к стареньким фенам, прикрепленным к стене возле зеркал. Пока он сушил свои кудрявые короткие черные волосы, глядя на карие глаза с длинными ресницами, он думал о сегодняшнем дне. Сегодня был его день рождения, и он всеми силами старался оттянуть момент встречи с родственниками и друзьями, которые после его расставания с девушкой, с которой он прожил пять лет, смотрели на него с сожалением.

“Да нет у меня никакой депрессии!” – повторял он, когда его снова кто-то пытался подбодрить. И он не врал: ему правда на удивление легко далось расставание с Ингой – светловолосой немкой с темными бровями, выщипанными в тонкую нить. Стефан ненавидел ее брови, но никогда не говорил ей об этом. Их отношения были удобными, но не более, поэтому он был даже рад, что ему не пришлось самому рвать с ней.

Они быстро выехали из съемной квартиры в центре Берлина. Крыс, которых Стефан тоже ненавидел, Инга забрала себе, а остальные вещи, накопившиеся за эти годы, они разделили пополам без особого скандала. Сейчас Стефан отвез все свои вещи в квартиру Клавдии, своей матери, чтобы пожить у нее. Это было как никогда кстати: в родительской квартире впервые за долгое время было до ужаса тихо, и матери была просто необходима компания, хоть она этого и не признавала. Клавдия всегда казалась Стефаносу сильной женщиной, не дающей волю эмоциям. Она всегда была спокойна и сдержанна, что бы ни происходило.

И вот сегодня, в день рождения сына, Клавдия готовила стол к вечеру, несмотря на все его просьбы не устраивать праздник. На обед должны были прийти его бабушка Линда, мать Клавдии, и ее родная сестра Барбара со своими дочками-близняшками Сабиной и Ольгой, которых он тоже, к слову, недолюбливал. Клавдия знала об этом и, хотя и отлично это скрывала, явно тоже не питала теплых чувств к этим двум девчонкам, которые всем видом показывали, что они уже взрослые дамы (а им ведь только стукнуло восемнадцать!). К счастью, Стефану удалось убедить мать не звать остальных родственников, которых он любил еще меньше.

Стефан до ужаса не хотел проводить вечер в этой женской компании, но выбора у него не было. Если бы Клавдия их не позвала, то они бы все равно пришли его поздравить и сидели бы весь вечер с каменными лицами, а приглашение помогло избежать хотя бы этого.

В Берлине у Стефана были родственники только по материнской линии. Его отец был греком. Родители отца переехали в Берлин в шестидесятых годах, оставив всю свою родню, и больше никогда в Грецию не приезжали, поэтому никого из родственников по линии отца Стефан не знал. Последний месяц он постоянно думал об этом, его как никогда начала интересовать история Греции и его семьи. У него была книга мифов древней Греции, которую отец подарил ему на пятнадцатилетие. Толстая книга с красивыми яркими картинками на каждой странице. “Вначале существовал лишь вечный, безграничный, темный Хаос” – все, что прочитал Стефан за все эти годы. Книга валялась в книжном шкафу у родителей, а сегодня утром, пока он проплывал второй километр в бассейне, он вспомнил о ее существовании.

Стефан совсем не хотел домой, но в то же время не хотел бросать Клавдию, готовящую праздничный обед. К тому же она попросила зайти на субботний фермерский рынок за овощами и сырами.

Июльское солнце было жарким, на рынке пахло зеленью, клубникой и помидорами.

– Эти помидоры привезены прямиком с островов Греции, – заверила его продавщица у одного из прилавков.

Стефан купил все необходимое и направился домой: ему очень хотелось поскорее найти ту книгу с мифами.

Сегодня ему исполнилось двадцать девять. Верить в это не хотелось совсем, да и праздник не такой уж и праздник. Отмечать с друзьями не было желания, хотя те и настаивали на походе в бар. Это было очень непохоже на Стефаноса: он был тот еще тусовщик. Настоящий берлинец с серьгой в ухе и вечно торчащей изо рта сигаретой. Но не сегодня. “Им нужно пережить наше расставание”, – говорил он про друзей, которые то и дело напоминали ему об Инге. “Нужно же быть такой дурой и порвать со мной за неделю до дня рождения”, – думал он про себя.

Как раз в этом месяце Стефан закончил свою большую работу. Он был иллюстратором и в основном рисовал для детских книг и энциклопедий и обложки для книг. Иногда были небольшие заказы, которые могли его заинтересовать. Когда у него не было работы, он отдыхал. К счастью, их семья была не из бедных. Его бабушка и дедушка владели пивоварней, одной из крупнейших в Германии, поэтому о деньгах Стафаносу приходилось думать в последнюю очередь. После смерти отца он получил половину пивоварни, вторая половина принадлежала матери. Но ни он, ни Клавдия ничего не понимали в этом. Они просто получали каждый месяц деньги, и, по расчетам Стефаноса, могли больше не работать ни дня в жизни и жить в комфорте. Поэтому Стефанос не занимался тем, что приносило бы ему большие деньги. Можно сказать, что у него не было мотивации искать в себе то, что привело бы его к успеху. Да, он любит рисовать, писать картины. У него было несколько картин, которые купили его знакомые, но это было лишь его хобби, которое приносило небольшие деньги. При этом нельзя было сказать, что он жил на широкую ногу: он делал вид, что этих денег на его счету не было.

– Мам, помнишь ту книгу? – крикнул он с порога Клавдии, которая гремела посудой на кухне.

– Которую?

– Ну ту, про мифы древней Греции, помнишь, вы мне дарили? – сказал Стефанос, зайдя на кухню, где шумела вытяжка и что-то шкворчало на плите.

– Боже… Ну ты вспомнил!

Худощавая Клавдия с каштановыми волосами, затянутыми в тугой пучок, взяла тканевую сумку, в которой Стефан принес овощи, и начала выкладывать ее содержимое на обеденный стол.

– Так что? Не знаешь, где она может быть? – напомнил он матери, которая уже увлеклась мытьем лука-порея.

– Да черт его знает. Посмотри в шкафу, отец осенью разбирал книги, что-то выкинул, что-то отдал в библиотеку. Может, найдешь ее.

Стефан поблагодарил мать и прошел в гостиную, где у окна под палящим солнцем раскинулся целый сад с комнатными растениями. Некоторые были настолько высокими, что почти касались потолка. Настоящие джунгли! Там, в углу, стоял старенький деревянный шкаф, в котором всегда хранились книги. Верхняя полка была выделена под Ремарка: Клавдия его обожала. Стефан не сразу увидел книгу. Раньше она казалась ему такой яркой и интересной, а теперь она выглядела как обычная книга среди остальных, находящихся в шкафу. Отличалась она лишь типичными греческими орнаментами. Он вытянул ее из пространства между книгами, стоящими рядом. Отец почему-то решил, что лучшими соседями для нее станут англо-немецкий словарь и книга Томаса Манна.