«Как вам всем известно, Удзек открылся не так уж давно. Максимально. Защищенная. Тюрьма», — продолжаю я. Громкий гул неодобрения не заставляет себя ждать. «Знаю, знаю. Кто из вас знает хоть кого-то в Удзеке? — почти все зрители поднимают руки. — Говорят, она уже переполнена: пятьдесят тысяч заключенных в этой громадине. На самом деле, в Равнике есть только одна вещь, превосходящая размерами Удзек, — и это эго Довина Баана!» Я расправляю воображаемые лацканы и начинаю расхаживать с таким видом, будто мне в задницу загнали пожарный багор; я указываю на случайных людей из толпы и голосом своей лучшей гнусавой имитации мастера гильдии Азориус провозглашаю: «Тебя в камеру, и тебя в камеру, и тебя в камеру! Тюрьма для каждого!» Толпа взрывается. «Ты смеешься надо мной, гражданин? Никто не смеется в присутствии Довина Баана!»
И вдруг становится тихо как в склепе. Я оглядываюсь и вижу у входа смутный силуэт агента Азориуса. Я снова прочищаю горло и меняю тему: на этот раз достается груулам. Смех звучит натужно. Напряженная атмосфера в помещении сгущается. Но я все равно заканчиваю свое выступление: двадцать три минуты чистой пытки. Толпа наполовину редеет, и даже Зита, кажется, собирается уходить. Как только последняя шутка срывается с моего раздвоенного языка, я скрываюсь за кулисами, чтобы собраться с мыслями. Азориус еще никогда не раздражал меня так, как сегодня. Сто лет назад мы бы вместе позорили этого солдата и за стенами заведения. Но в последние несколько месяцев что-то изменилось. Сейчас я на нервах, боюсь, что меня арестуют за невинную штуку вроде пагубного пергамента.
«Я видел выступления и похуже», — говорит слова утешения Ольрих, запрыгивая мне на плечо. Он всегда был великолепным лжецом, и сейчас я особенно это ценю.
Я помогаю Зите отнести мешки обратно в магазин. Теперь, когда Ярофест набрал полную силу, ей уже ничего не грозит. Церемониймейстеры танцуют на своих парадных платформах, бросая в толпу ожерелья из позолоченных позвонков. Органисты исполняют убийственно громкие мелодии, которые вряд ли можно назвать музыкой. Блевотина так обильна, что течет по улицам, и где-то вдалеке звонят колокола — мерно отбивая ритм по каждой душе, затребованной Ракдосом в этом году. Я всего этого не замечаю. Нет настроения праздновать.
«Мне кажется или мы тащим больше кукол, чем брали?» — спрашиваю я Зиту.
«Я продала двенадцать штук, но когда появился агент, все потребовали вернуть деньги. А пока ты выступал, я начала делать новую. Надо было как-то убить время».
«Ох». Это ставит жирную точку. Я больше никогда ее не увижу. По крайней мере, без маски. Еще три квартала, и она навсегда исчезнет из моей жизни.
«Ого, смотри-ка», — Зита указывает на граффити на стене кожевенной лавки: Довин Банн сосет тухлые драконьи яйца. «Баан с ошибкой написали. Парень, может, и вероломный продажный карьерист, но если ты хочешь кого-то оскорбить, его имя нужно писать правильно». Магия еще свежая, и Зита превращает первую «н» в корректную «а». «Так лучше?»
«Думаю, да», — отвечаю я, пиная копытами гравий. Мы продолжаем путь, но порочный парад ловит нас в свои сети. Тщательно украшенные платформы плывут по улице, движимые такими огромными демонами, что я начинаю стесняться собственных форм. Шуты беззаботно прыгают по шипастым колесам боли из кованого железа и пыточным клетям, совершенно не тревожась о том, что единственная ошибка может стать фатальной.
Art by: Jonas de Ro
Я опрометчиво пялюсь на них слишком долго, и один из шутов цепляет меня своим лукавым взглядом — я чувствую потребность стать добровольцем. Я ступаю на платформу и поднимаюсь по кривым лестницам пыточной клети, окруженным оптическими иллюзиями. Если я упаду, меня ждут шипы, а возможно, и яд, ведь чем громче крики, тем больше веселья, а празднование Ярофеста — не время для сдержанности. Но я не обычный доброволец. Я много веков жил и дышал пыточными клетями. Я делаю двойное сальто и группируюсь; хватаюсь за одну перекладину, потом за следующую, раскачиваясь, поднимаюсь все выше и выше. Чем дальше я продвигаюсь, тем ненадежнее становится железный каркас. Здесь сварка паршивее, металл тоньше, но я не обращаю на это внимания и сосредотачиваюсь на зрелище. В конце — стойка на одной руке на вершине пылающего факела. Затем я спрыгиваю обратно в толпу и купаюсь в лучах заслуженной славы.
Десять секунд наслаждения ароматом собственной поджаренной плоти будят во мне желание праздничного перекуса. Я ловлю уличного торговца и беру нам «дымно-медовый ужас»; нежное мясо буквально само слезает с кости.
«Тебе нужно свое похожее представление», — говорит Зита, прижимаясь ко мне и слизывая с пальцев острый красный соус. Стена, которую она возвела между нами, неожиданно исчезла. Даже больше. Как будто ее никогда и не было. «Ты потрясающе выступил», — подытоживает она.
«У меня было похожее представление. . .когда-то».
Она поднимает на меня глаза, ожидая откровенной исповеди, но тротуар за нашими спинами вибрирует от гулких шагов. Мы оборачиваемся и видим идущего к нам солдата Азориуса.
«Стоять! — приказывает он. —. Вы арестованы за нарушение закона Азориуса 3691-J. .»
Я бросаю мешки с куклами и завожу руки за спину, ожидая, когда магия скует мои запястья. Идиотский пагубный пергамент. ItДа это же всего лишь кукольная магия!
". . .порча общественного здания, — продолжает он, — плюс закон Азориуса 6342-P: оскорбление мастера гильдии». Агент вещает, связывая Зиту магией, способной обездвижить гиганта.
«Она не портила никаких зданий! — говорю я, расслабляя руки. — Да, там была надпись, но ее сделал кто-то другой. Она всего лишь исправила грамматическую ошибку».
Зита свирепо таращится на меня.
«Ваше свидетельство ее вины зарегистрировано, гражданин», — произносит агент.
Я вздрагиваю: «Но. . .» Вот так Зита исчезла из моей жизни. На этот раз окончательно.
Всем известно, что в Удзек невозможно прорваться снаружи, но Ольрих утверждает, что знает знает одну особу, которая там работает. . .или когда-то работала. Судя по всему, ее путь вниз с должности в Азориусе был достаточно крут. Ее хижина в районе доков неотличима от рыбацких лачуг по соседству. Через щели в стенах сочится самое мерзкое зловоние на побережье.
Art by: Adam Paquette
«Вижу тебя насквозь» — гласит полусгнившая покосившаяся дощечка.
«Ты хорошо подумал? — этот вопрос Ольриха я слышал уже дюжину раз. — Потому что как только мы переступим этот порог, пути назад уже не будет».
«Я не допущу, чтобы Зиту сгноили в тюрьме! Возможно, это смешно, но я чувствую, что мы родственные души».
«У тебя нет души, Кодо, — негодует Ольрих. — Но раз она для тебя так много значит, тогда за дело».
«Ольрих!» — произносит женщина, открывая дверь за секунду до нашего стука. Ее тело покрыто морщинами, но не старческими. Создается впечатление, что она просто влезла в первую попавшуюся кожу, не заботясь о размере. Она приседает и заключает демона в объятия, продолжительность которых заставляет меня задуматься о глубине их прошлых отношений.
«Рад тебя видеть, Люсинка. Это...»
«Кодолааг, — заканчивает она, протягивая руку и энергично тряся мою. — Это прекрасно — наконец-то познакомиться с тобой. Во плоти».
Она проводит нас внутрь; для гостей приготовлены два кресла, одно с подушечкой, так что Ольрих будет наравне с нами. В центре стола лежит обернутая фольгой коробка. «Ты предупреждал ее, что мы придем?» — шепчу я Ольриху. Он отрицательно мотает головой.
«Как поживаешь? — спрашивает Ольрих. — Местечко вроде как получше стало».
«Дел по горло. Симикские пираты совсем обезумели. Из трех уходящих отсюда лодок одна не возвращается. Я немного уравняла шансы: сообщаю капитанам, когда лучше отплывать. Платят не особо много, но моя совесть чиста, как хрустальный шар в наши дни, — она любезно улыбается. — Я бы спросила, как у вас дела, но. . .» Она хлопает себя по лбу, наливает нам по стакану «Южного Крепкого» и, прежде чем я успеваю попросить лед, бросает в мой напиток один кубик.
