Я быстро набрасываю изображение человека. Рисую я паршиво, но чувствую, как магия истекает из пергамента, связывая картинку и человека невидимыми нитями. Изображение начинает плясать на странице, отражая движения старика. Я стучу в стекло, и он оборачивается. Я прижимаю картинку к окну. Похоже, о пагубном пергаменте он ничего не знает, потому что никак не реагирует на изображение. Это слабая магия: ей в основном пользуются дети, чтобы мучить своих братьев и сестер, а иногда и родителей, когда не могут добиться своего. Всего лишь минута-другая душераздирающей боли, потом эффект проходит. Детская игра.
Art by: Wesley Burt
Старик смотрит, как я разделяю бумагу пополам, зубчатый разрыв превращает один рисунок в два. Обеими руками он хватается за голову и издает чудовищно тонкий визг. К тому моменту, когда разрыв в пергаменте доходит до его пуза, он ошеломлен, он бредит и большими прыжками уносится вдаль.
«Вот так, — говорю я. — Проблема решена».
Не похоже, чтобы я ее впечатлил: «Ага, и через десять минут у меня на пороге будет толпиться с полдюжины агентов Азориуса. И если меня запрут в Удзеке, я точно ничего не продам».
Я жду, когда она попросит меня уйти. Я выйду в дверь и смогу забыть свою неудачную идею, но ее поза изменилась. Исчезли скрещенные руки и сердитый взгляд. Не поймите меня неправильно: она все еще чертовски злилась, но теперь мне казалось, что мы с ней вместе заварили всю эту кашу.
«Сколько тебе надо продать кукол?» — спрашиваю я.
«На этой неделе тридцать, чтобы как минимум окупить работу».
«Ты легко их продашь на Моктюрне сегодня ночью. Владелец клуба — мой хороший друг. Я уверен, он позволит тебе открыть магазинчик. Как только начнется побоище Ярофеста, агенты быстро потеряют интерес к простому кукольному насилию».
«В самом деле? — она скептически поднимает бровь, а затем протягивает руку. — Я Зита. Твой друг точно не будет против?»
Зита. Я знаю ее имя, ты, дьявольское отродье.
Я широко улыбаюсь: «Ольрих и я — мы как семья. Он ни за что не откажет».
«Нет, — говорит Ольрих, заглядывая из-за кроваво-красного занавеса в каменную яму, где через пару часов соберется толпа. Зита стоит возле решетки потухшей печи, у ее ног лежат двадцать мешков, заполненных лучшими ее изделиями. — Мне совершенно не интересна кукольная магия. Сегодня ночью Азориус бросит все силы на поимку нарушителей».
«Раньше ты их не боялся. О том, как ты цапнул Баана пару месяцев назад, ходят легенды».
«Сейчас все изменилось, Кодо», — Ольрих, безумный маленький дьявол, на четвереньках несется проверять, что происходит на кухне этого заведения.
«Я попрошу об услуге! Я соберу тебе публику в Рикс Маади!» — кричу я ему вслед. Он останавливается. Поворачивается. Заветная мечта Ольриха устроить зрелище в нашей Ратуше, но практически невозможно выступить на тамошней сцене, если твои поклонники не исчисляются тысячами. Он бросается ко мне, и мы пристально смотрим друг на друга. Теперь я привлек его внимание. «Я выступал там пару веков назад, но до сих пор знаю большую часть труппы. Я устрою тебе главную сцену на Праздничных Землях! Только представь знойный жар. Пары свежей серы в легких. Ну пожалуйста. .»
Art by: Deruchenko Alexander
«Ладно. Но она встанет в дальнем углу. И лучше бы тебе устроить так, чтобы моей публикой был сам Ракдос!»
«Ракдос и я – мы как семья. . .» — говорю я и десять секунд спустя сообщаю Зите хорошие новости.
Вскоре после того, как она разворачивает торговлю, начинает собираться толпа. Место не идеальное, но она достаточно далеко от входа, чтобы не привлекать внимание проходящих агентов. Зиту я все еще не впечатлил, но, по крайней мере, она пока не сожгла меня с помощью куклы. Скоро она услышит мою поэзию, которая так или иначе тронет ее.
Ольрих разогревает зрителей своими дьявольскими штучками и весьма точным подражанием Нив-Миззету, в которое входит плевание огнем в ноги этим бедным ублюдкам, оказавшимся настолько глупыми, чтобы усесться в первом ряду. Сегодня он хорош. Возможно, мысли о выступлении в Рикс Маади все еще кружат ему голову. К этому стремятся многие мелкие исполнители. И я их не осуждаю. В Рикс Маади смех громче, трюки зрелищнее, кровь краснее, гуще и слаще. Ночь за ночью ты пожинаешь плоды, всячески экспериментируя с плотью. Ты создаешь преданных, ненасытных поклонников, наслаждающихся твоим искушенным блудом, до того самого дня, когда Ракдос вдруг замечает, что у тебя чуть больше обожателей, чем у него.
И он просто убивает половину из них.
И после этого трюки становятся сдержанными, смех приглушенным, а кровь течет медленной струйкой. Ты собираешь вещи и покидаешь Подгород, чтобы зарабатывать на жизнь на улицах Равники, декламируя стихи пьяницам.
Я выхожу на сцену, нацепляю на нос очки и смотрю вниз — на мятые листы в своей руке. Бьют барабаны; тонкая человеческая кожа издает высокие ударные звуки, отражающиеся от стен ямы. Я читаю:
Железо. Цепи. Кровь. Ножи.
Сыны и дочери. Супруги не во лжи.
Жизнь утекает тонким ручейком.
Несчастлив тот, кто с болью не знаком.
Секунд уж нет, украдены года.
А в сердце мрак, как видно, навсегда.
Покинул дом — любовь там не живет,
И смерть с улыбкой тонкий саван шьет.
Раздаются робкие одинокие хлопки. Я поднимаю глаза, надеясь, что это Зита, но это не она. Публика растворилась в потоках эля и праздной болтовне. Я могу ее вернуть, но придется сделать кое-что рискованное.
Я прочищаю горло, привлекая внимание зрителей: «Готов поспорить, все вы заметили наблюдательные разломы, которые в эти дни мерцают повсюду в воздухе, а потом — оп! — исчезают, как только ты смотришь прямо на них. Да даже когда гадишь, задаешься вопросом: что если какой-нибудь несчастный маг-всезнайка из Азориуса следит за тобой прямо в сортире? Хотя, если говорить честно, то, что делает с вашими кишками бесовская похлебка Ольриха, должно быть уголовно наказуемо!»
«Нормально все с похлебкой. Я ее каждый день ем!» — кричит Ольрих из-за кулис, но уже слишком поздно. Раздается несколько смешков, толпа начинает принимать меня.
«Это потому что у тебя чугунный желудок, друг мой. А твое умение управлять сфинктером поистине легендарно! — Я указываю на демона в первом ряду, из его миски наполовину торчит ложка. — А этот бедолага, боюсь, скоро нарушит закон Азориуса 3435-T. . .о применении взрывчатых веществ в замкнутом пространстве. И это пространство. . .в его штанах!»
Я упиваюсь громовым улюлюканьем и криками. Огр вскакивает с места и хватается за висящий над ним кованый светильник. Он раскачивается взад и вперед, выделывая акробатические коленца. И несмотря на то, что его жаккардовая набедренная повязка уже не выполняет своей функции, а с потолка валятся куски крошащегося цемента, публика поражена столь изящными пируэтами. По крайней мере, до того момента, пока один из железных шипов, вставленных в его плечо, не попадает между деталями светильника.
Плоть рвется, огр, вопя от боли, грохается на свое место. Свое смущение он топит в кувшине эля. Впрочем, кровь наполняет воздух, и если раньше внимание зрителей тлело, то сейчас оно пылает.
«И небесные письмена высоки как никогда. Над Новым Правом горит так много новых законных рун, что небо над Ратушей сияет ярче, чем все свечи на торте в честь дня рождения Ракдоса. Оно настолько яркое, что сенаторы Азориуса получают солнечные ожоги по пути на работу! — я поднимаю руку и прищуриваюсь, словно смотрю на солнце. — О-о-о! Оно горит! Но не так возбуждает, как горящая красная кожа, а?» Я принимаю непристойную позу и слышу раскаты смеха. В них вплетается свист, и я нисколько не разочарован, когда поднимаю взгляд и вижу, что свистит Зита.
