– Нет.

– Ты будешь потрясен. Это главным образом заслуга Джинджер – этой цыпочки, кувыркающейся в каком-то болотном ручье с парнем, похожим на Доналда Трампа в комбинезоне. Из этого отрывка исходит то, что мои интеллектуальные друзья любят называть «смешанным эмоциональным воздействием». – И Дженнингс рассмеялся так громко, что Теллу пришлось отвести трубку от уха.

Когда Дженнингс сумел справиться с собой, он сказал:

– Как бы то ни было, это, возможно, означает, что весь альбом тоже попадет в десятку лучших. Собачье дерьмо в платиновой оправе все равно остается собачьим дерьмом, но о нем упоминают как о платиновом отныне и вовеки Ты согласен со мной, Бвана?

– Полностью, – ответил Телл, выдвигая ящик стола чтобы убедиться, что кассета с записью «Мертвых ритмов» так и не прослушанная с тех пор как Дженнингс дал ему ее в последний день микширования, все еще здесь.

– Ну и чем ты сейчас занимаешься? – спросил его Дженнингс.

– Ищу работу.

– Хочешь снова поработать со мной? Я составляю новый альбом Роджера Дэлтри. Начинаем через две недели.

– Господи, конечно!

Плата будет хорошей, но главное не в этом: после работы над «Мертвыми ритмами» и шести недель микширования «Бойни мастеров карате» запись бывшего ведущего певца группы «Ху» все равно что теплое местечко после холодной ночи. Каковы бы ни были личные качества Дэлтри, он по крайней мере умел петь. Да и приятно будет снова поработать с Дженнингсом.

– Где?

– Старая добрая студия «Табори» в «Мьюзик-сити».

– Я буду там.

Роджер Дэлтри оказался не только отличным певцом, но и вполне приличным парнем. Телл полагал, что предстоящие три или четыре недели он будет работать с удовольствием. И вообще наступало хорошее время: у него была работа, его имя упоминалось на обложке альбома, казавшегося в списке лучших записей «Биллборда» на сорок первом месте (а одиночная запись поднялась до семнадцатого и продолжала подниматься). Наконец он способен платить за квартиру – впервые с того самого момента, как четыре года назад приехал в Нью-Йорк из Пенсильвании.

На улице был июнь, деревья распустились, девушки снова носили короткие юбки, и мир казался весьма приятным местом. Такие чувства испытывал Телл, занимаясь микшированием, в первый день работы с Дженнингсом. Примерно без четверти два он почувствовал непреодолимое желание, вошел в туалет на третьем этаже, увидел когда-то белые кроссовки под дверью кабины номер один, и его хорошее настроение рассеялось, словно дым.

Нет, это не те кроссовки. Они не могут быть теми же.

Однако это были те же самые кроссовки. Лучше всего это доказывало отсутствие шнурка в пустой дырочке на левой кроссовке, но и все остальное было таким же. Совершенно таким же, включая их положение. Разница заключалась лишь в одном: мертвых мух вокруг валялось гораздо больше.

Телл медленно прошел в третью, «свою», кабинку, расстегнул ремень, спустил брюки и сел. Его ничуть не удивило то, что желание, заставившее подняться в туалет, совершенно исчезло. Тем не менее Телл посидел здесь некоторое время, прислушиваясь. Шуршание газеты, чей-то кашель, хоть бы какой-то еще звук, черт побери.

Полная тишина.

Это потому, что я здесь совсем один, подумал Телл. За исключением мертвеца в первой кабине.

Входная дверь туалета со стуком отворилась. Телл едва удержался от крика. Кто-то, напевая себе что-то под нос, приблизился к писсуарам. Только когда там потекла вода, в голову Телла пришло объяснение, и он успокоился. Объяснение оказалось простым до абсурда… и, несомненно, верным. Он взглянул на часы и увидел, что сейчас 1.47 пополудни.

Отец всегда говорил ему, что человек, у которого все естественные отправления происходят регулярно, – счастливый человек. Отец Телла был молчаливым человеком, и это выражение (вместе с советом «мой руки перед тем, как садишься за тарелку») было одним из его немногочисленных афоризмов. Если регулярность действительно означает счастье, то Телл мог считать себя счастливым человеком. Нужда в посещении возникала у него ежедневно в одно и то же время, и он полагал, что то же самое относится и к его приятелю в кроссовках, которому нравилась кабина номер один, тогда как сам Телл предпочитал третью.

Но если необходимо пройти мимо кабинок, чтобы подойти к писсуарам, очень часто увидишь пустые кабины или по крайней мере с различной обувью под дверями. В конце концов, насколько велика вероятность того, что никто не обнаружит человека в кабине туалета на протяжении… (Телл подсчитал в уме, сколько времени ему приходилось работать не здесь) примерно четырех месяцев?

Ответа на этот вопрос не было. Он мог поверить в то, что уборщицы не слишком прилежно исполняют свои обязанности и редко подметают кабины – столько мертвых мух. Но запас туалетной бумаги им приходится проверять каждый день или хотя бы через день, правда? Если вообще не заходить в кабины, мертвые мухи начинают со временем разлагаться, верно? Ясно, что туалет – это не самое ароматное место на земле. Когда входишь сюда после того толстяка, что работает в этом же коридоре в студии «Янус-мьюзик», – вообще почти невыносимое, но вонь от разлагающегося тела должна быть куда сильнее, намного специфичнее.

Специфичнее?

Господи, что за слово. Да и откуда тебе известно об этом? Тебе ни разу не приходилось чувствовать, как пахнет раздвигающееся мертвое тело.

Это верно, но он не сомневался, чем пахнет, когда ему приходится нюхать это. Логика – это логика, регулярность – это регулярность, вот и все. Этот парень, наверное, что-то писал для студии «Янус-мьюзик» или служил стихоплетом в «Снэппи-кардс» – фирме, расположенной в другом конце коридора. Кто его знает, может быть, сейчас он сидит на толчке и сочиняет стихи для поздравительных открыток:

Не стихотворение, а дерьмо, подумал Телл и неожиданно дико расхохотался. Парень, который так напугал его, хлопнул входной дверью и перешел теперь к умывальникам. Плещущий звук, характерный для мытья рук, внезапно прекратился. Телл представил себе, как незнакомец прислушивается, удивляясь, кто это так смеется в одной из закрытых кабинок. Пытается догадаться, что это: какая-то шутка или там разглядывают порнографические рисунки на стенках. А может быть, внутри сидит просто сумасшедший?

В конце концов, в Нью-Йорке масса сумасшедших. Их видишь каждый день, они разговаривают сами с собой, смеются безо всякой причины… вот как сейчас рассмеялся сам Телл.

Он попытался представить себе мужчину в кроссовках, тоже прислушивающегося к его смеху, и не смог. Внезапно ему стало совсем не смешно.

Внезапно ему просто захотелось побыстрее уйти отсюда.

Впрочем, ему не хотелось, чтобы его увидел мужчина, стоящий возле умывальника. Он уставится на него. Всего лишь на мгновение, но этого будет достаточно, чтобы понять, о чем он думает. Нельзя доверять людям, которые моются в закрытых кабинках туалета.

Послышалось клацанье каблуков по истертым шестиугольным белым плиткам пола, шум открываемой двери, шипение пневматического тормоза, медленно закрывающего ее. Дверь можно со стуком распахнуть, но пневматический тормоз не даст ей захлопнуться. Это может расстроить швейцара на третьем этаже, который курит «Кэмел» и читает последний выпуск журнала «Крранг!».

Господи, здесь так тихо! Почему этот парень в своей кабинке даже не шевелится? Ну хотя бы чуточку?

Но в туалете царила тишина, полная, густая и непроницаемая тишина. Такую тишину слышат в своих гробах мертвые, если они все еще могут слышать, и Телл снова почувствовал уверенность, что мужчина в кроссовках мертв. К черту логику, он мертв, и мертв уже бог знает сколько времени, и если вы откроете дверцу кабины, то увидите съежившуюся, покрытую язвами массу с руками, свесившимися меж ног, вы увидите… На мгновение он был готов крикнуть: «Эй, Кроссовки! С тобой все в порядке?» А если Кроссовки ответят не вопросительным или раздраженным голосом, а мрачным лягушачьим кваканьем? Где-то он слышал о пробуждении мертвых… о связанной с этим опасности… Внезапно Телл вскочил, быстро спустил воду, мгновенно поднял «молнию» на ширинке и бросился к двери. Он сознавал, что через несколько секунд эти действия покажутся ему глупыми. И все-таки он не сумел удержаться и бросил взгляд под дверь первой кабины, когда проходил мимо. Грязные, белые, плохо зашнурованные кроссовки. И мертвые мухи. Множество мертвых мух.