А, пожалуй, эта царица Александра нормальная тётка. Я бы лучше с ней работал, чем с Николаем. Он, вроде, не глуп, но… Как будто устал. Причём раз и навсегда. Или это шапка Мономаха его так придавила? Да уж, эта шапка не по всякому Сеньке.
Похоже, здешние матросы управляются сигналами дудок. Вчера я сигнал подъёма не расслышал, крепко спал, да и здесь, в коридоре, не так слышно. А сегодня проснулся – да, ровно 6:00. Слышен топот матросов, причём они не ходят, а бегают. Ну, валяться в этом гамаке нет смысла, пойду хоть умоюсь. А вот и адмирал на палубе, наблюдает за началом уборки. Смело иду к нему.
– А, Сергей Михайлович. Как спалось? И где?
– Спасибо, очень хорошо в молодом теле спится. Да там же, в гамаке.
– А ведь я вам приготовил местечко в лоцманской каюте.
– Вчера её Величество уже в половине одиннадцатого отпустила, не стал вас беспокоить.
– Хорошо, ваше место вам покажут. Что-нибудь ещё?
– Константин Дмитриевич, простите, я привык мыться часто, а тут ведь приходится и с Государыней разговаривать, и с великими княжнами. Хочется быть чистым, а то немытое тело так пахнет…
Взгляд адмирала становится гордым:
– В этом нашему кораблю есть чем похвастаться. Как никак, паровая машина. Ну и устроены три бани, царская, офицерская, ну и для матросов тоже. Они, конечно, и морской водой могут помыться, но когда холодно, по очереди баню посещают. Да вот, господин Тузовский вас проводит. И вашу каюту вам покажет.
Поляк, кажется, всё время отирается вблизи адмирала. Кажется, он сменил гнев на милость, и смотрит на меня чуть ли не дружелюбно. И он не просто ведёт меня в баню – он собирается мыться вместе со мной! Вот так честь.
Адмирал, кажется, этой баней гордится. Но мне она напоминает заводскую баню в глубинке, которую я однажды посетил. Такой же пар из трубы, регулируемый вентилем и даже шипящий похожим образом. Разумеется, никаких ароматов пива, масел и т. п. нет и в помине. Краны с горячей и холодной водой без смесителя и тазики. Душа нет. Ладно, не очень комфортно, но помыться можно неплохо. Есть и мыло, но хозяйственное, с не слишком приятным запахом. После такой бани одеколон – это нормально.
– Господин Попов, простите, я вчера вспылил. Да, Польша – это боль всех нас, поляков. Но теперь, поразмыслив, я хочу поинтересоваться у вас некоторыми подробностями.
– Станислав Ежевич, как вас лучше называть, подчёркивая уважение?
– Лучше господин Тузовский.
– Господин Тузовский, я вчера имел аудиенцию у Государя. И мне теперь строго запрещено что-либо рассказывать (Николай не догадался запретить, но я и сам понимаю).
Поляк молчит, стараясь скрыть разочарование. Ведь сам виноват, мог бы вчера узнать побольше. Теперь, наверно, разговоров не будет. Но нет, поляк находит тему:
– Господин Попов, а вы лично как к Польше относитесь?
– Вы знаете, даже с симпатией. Несмотря на недостатки, эта страна…
– Какие недостатки?
– «Как говорила моя бабушка Ядвига, мы, поляки, добрый народ, но не спрашивайте нас, как мы относимся к русским», – это цитата, но я говорю как бы от себя, – Я в основном русский по крови, и чувствую себя русским, но признаю, что поляки иногда способны на многое. Вот Шопен – это же целое явление в мировой культуре. Есть и литература польская, даже в науке кое-что.
– А шляхетство, сама идея?
– Мне ближе служение народу, стране. Конечно, выглядит красиво – обширные права, выборы короля. Но к чему это Польшу привело?
– Разве шляхтич не может служить стране?
– Может. И иногда даже получше русского служивого дворянина. Но при такой воле шляхетства и требования к их моральным качествам очень высоки.
– Вы сомневаетесь в моральных качествах шляхетства? – кажется, поляк снова оскорблён.
– Лучшими представителями шляхетства можно восхищаться. Будь все такими, или хоть половина, и Польша непременно была бы великой. А что мы видим? Страна, которая могла стать одной из влиятельнейших в мире, разделена, как туша убитой коровы. И это стало возможным только потому, что многие шляхтичи свои права хорошо помнили, а вот свой долг перед страной поставили куда-то на третье место.
– Да, это наша проблема. Каждый пан не может поступиться… Даже иногда ради Польши… Не то, что своим положением, даже тенью славы своих предков. Так вы, значит, видите главный недостаток Польши в отношении к русским?
– Ну, это только для русских главное. А по сути, для Бога… Видите ли, я полагаю, что национализм проклят. Богом. А такое проклятие… Взгляните на евреев.
– Национализм? Почему? Чем плохо любить Родину? Разве это не благородное чувство?
– Видите ли… Иудеи не приняли Христа. А ведь он пришёл в первую очередь «к погибшим овцам дома израилева». Как же так, ждали-ждали, и не узнали? Несмотря на все чудеса, на всю мудрость. Это надо очень хотеть не увидеть очевидного. Я думаю, они ждали героя на коне, грозного царя. Он легко победит весь мир, иудеи станут намного выше римлян, ну и будут править миром. Богоизбранные же. А он – бродяга нищий, воевать не собирается, израилю не то, что мировое господство – независимости не собирается давать. А уж когда въехал в Иерусалим издевательски, на ослёнке, насмехаясь над чувствами патриотов, тут уж и Иуда не выдержал, решил подстегнуть события. Ведь не может мессия позорно умереть? Значит, начнёт крушить, завоёвывать….
– Так вы думаете, прокляты не только евреи?
– Евреи само собой, но также и национализм. Сейчас националистов всё больше становится, вы присмотритесь к их судьбам.
К этому времени мы уже вытираемся, и Тузовский ведёт меня в каюту лоцманов – одна из четырёх коек теперь моя. Комфорт здесь – как в общаге. И мы снова вместе идём на завтрак. В кают-компании я явно чужой. Кажется, господа офицеры не только со мной не говорят, но и между собой говорят сдержанно при мне. Впрочем, вскоре незнакомый офицер приглашает меня к их Величествам к восьми. Как раз успею неторопливо поесть.
Офицер провожает меня на корму. Мы проходим комнатку, где я вчера с Николаем беседовал, и ещё через одну комнату попадаем в довольно обширный кабинет, заставленный книжными шкафами. Кроме Николая и Александры в кабинете ещё и Нилов. Офицер, поклонившись и щёлкнув каблуками, уходит, а инициативу берёт на себя Николай:
– Здесь нас вряд ли подслушают, но на всякий случай говорите вполголоса, мы все будем сидеть здесь, за одним столом. Не хотите ли кофе, сигару?
– Я не курю, в будущем определённо выяснят, что это вредно для здоровья. Может быть, и вам об этом подумать? Или, как минимум, не курить при детях.
– Но ведь вы сказали, что…
– Я надеюсь это изменить. Кто предупреждён, тот вооружён.
– Знали бы вы, сколько раз уже мне говорили о революции. Победоносцев, Витте, Дурново. Но рецепты лечения болезней у них разные. Есть ещё либералы, тех я вообще не слушаю. Давайте сделаем так: вы нам сейчас расскажете будущее, которое для вас история. Согласны?
– Разумеется. Кому ещё рассказывать, как не вам.
– Дмитрию Константиновичу я доверяю, кроме того, он и так уже кое-что знает.
– Вот только…. Я ведь знаю историю до лета 2020 года. Там много всего было интересного. Давайте пока сосредоточимся на предстоящих пятнадцати годах. А если и дальнейшее вам понадобится – я скрывать не буду, готов рассказать. Ну и научные, технические достижения. Я, хоть и по-вашему из купцов, кое-что знаю, хоть и поверхностно.
– Хорошо, начинайте ваш рассказ, господин Попов.
И я начинаю с войны с Японией, до которой ещё больше, чем полгода. О лесной концессии в Корее, о переодетых солдатах, о внезапном нападении. О Варяге, Порт-Артуре. О Мукдене и Ляояне. О гибели Макарова и эскадре Рождественского. Нилов, услышав о Макарове и Рождественском, что-то шепчет себе под нос. А когда я перехожу к Цусиме, он не выдерживает, начинает шептать громче и с горестным чувством. И становится слышно, что многие слова в таком обществе неприличны.
Далее я перехожу к миссии Витте, «графа Полусахалинского», оценивая её как успешную.
