1. Отец Михаил.

Природа Соловков по-своему красива. Но именно по-своему. Красоту Кавказа каждый оценит, а здесь… Ну, море, плоское, холодное. Ну, острова. Может быть, даже, унылые. Чтобы оценить местную красоту, мне пришлось отойти от толпы паломников. Вроде, православные люди, сдержанные, а всё равно находятся болтливые пожилые дамы, и толпа в целом галдит. Не итальянцы, но отвлекают. А отойдя метров на двести и постояв несколько минут, я услышал здешнюю тишину. Шуршат волны, ветер хорошо слышен, птицы. Но всё это успокаивает и перестаёт замечаться. И становится понятно, что молиться здесь очень хорошо. Какое-то глубокое спокойствие кругом. Вот сюда уходили монахи, молились здесь годами, работали фактически на себя. Не надо думать о семье, об обидах, некому завидовать. Обеспечь себе скромное питание и дрова, и молись, и размышляй, и это до смерти.

Теперь, конечно, всё по-другому. Монастырь возрождён, но… Паломники, и особенно паломницы накидываются на каждого монаха как чайки на кусок хлеба. Что такого особенного они хотят услышать? Что может им сказать человек, заплативший дорогую цену за то, чтобы из мира уйти? Что все их проблемы это суета? Что путь у каждого свой, и чтобы его найти надо молиться? Читали бы книги святоотеческие, нет, каждой надо, чтобы ей индивидуально всё разъяснили про её проблемы. Сюда, в Савватиевский скит, вообще бы их не пускать, но всем нужны деньги…

Монахи спасаются в кельях, наружу стараются не выходить. Вон один вышел, вёдра тащит. Сразу к нему больше десятка моих попутчиков устремляются. Остановили, разговаривают. И это простого монаха так атакуют, а ведь все мечтают поговорить со знаменитым отцом Михаилом, старцем. А что может сделать старец для такой толпы, которая скоро сменится другой толпой? Разве что сказать какие-то общие слова. Так главное уже сказал Иисус, потом ещё книг написали немало…

Я в атаках на монахов не участвую. Довольствуюсь ролью экскурсанта, посмотрю, что здесь и как, и всё. А чтобы глубже понять здешний мир, это надо сюда поступить трудником, и прожить зиму. Да и то – вряд ли кто-то труднику всё объяснит, живи, работай, молись, наблюдай. Что сумеешь понять, то и твоё.

Вот слух среди паломников: отец Михаил выйдет к народу. Пройдёт от своей кельи до храма Смоленской иконы Пресвятой Богородицы. Народ планирует кампанию так: не кидаться на него всей толпой, а выстроиться коридором, и пока идёт, пытаться задавать вопросы. Я не планирую ничего спрашивать, постою в стороне, посмотрю, послушаю. И так желающих много.

А вот и он, старец. По виду обычный бородатый дед, в чёрном, конечно. Идёт по живому коридору, вопросы игнорирует. Больше половины прошёл, и вдруг стоп! Остановился, медленно поворачивает голову, и смотрит на меня. А народ его постепенно окружает, вопросы задают, пытаются заговорить. А мы стоим в 15 метрах друг от друга, и смотрим друг другу в глаза. Вот Михаил двинулся ко мне, раздвигая толпу как ледокол.

– Сергий? Зайди ко мне после службы, тебя пропустят, – и, не говоря больше ни слова, двинулся снова к храму.

На меня посматривают, кто я: старый знакомый старца, или его знаменитая прозорливость проявилась? Я молча иду за старцем в храм. Надо ещё выстоять долгую службу, неудобно теперь отлынивать, все на меня смотрят. Да и вообще, перед такой встречей, наверно, надо усердно молиться.

Служба была такая долгая, что к концу я совсем увлёкся, смотрю, а народ уже расходится. Где теперь его искать? Иду туда, откуда старец вышел. Но дверь закрыта, стучу – не отвечают. Молитву прочёл – без толку. Есть ещё сбоку дверца, иду туда, снова молитва вслух – дверь открыли.

– Я… меня отец Михаил приглашал.

Монах кивает, и я иду за ним. Останавливается у какой-то двери, всё молча. Я снова вслух молюсь, из-за двери слышится «Войдите». Места в келье мало, но, кроме кровати, есть столик и два стула. Правда, сидеть приходится боком к столу.

– Сейчас чай принесут. Вы ведь Сергий?

– Сергей Михайлович. Но я простой прихожанин, даже не очень усердный. Причащаюсь в год несколько раз, посты не все соблюдаю.

– Да… Со мной многие хотят поговорить, но… По большей части, особо сказать мне им нечего. Вы… вам я могу время уделить. Как у вас с верой, есть проблемы?

– Проблем немало. Я ведь от мира не отказался, а это источник многих проблем. Да я вообще недалеко ушёл от простых оглашенных. Вот хоть возьмём новомучеников. Понятно, что многие честно пострадали за веру. Но есть и такие, что шёл против власти, иногда и с оружием. Вот читал я о священнике, который благословил восстание крестьян против советской власти. Точнее, против призыва в красную армию. А его и расстреляли. Так он кто – мученик или уголовный преступник?

Отец Михаил лишь кивает молча.

– Вообще, вот, допустим, христианин с кем-то поссорился. Осуждать врага не дело, хотя на это все мастера. Лучше разобраться, а в чём виноват я? Найти и покаяться. А с его виной разбираться – не моё дело. Церковь же – знай осуждает богоборческую власть. Хоть и ясно сказано Павлом, что власть от Бога. А покаяться за тех, кто встрял в политику, да даже и в гражданскую войну – об этом я пока что не слышал.

Тот же монашек, что меня сюда привёл, принёс чай. Точнее, отвар шиповника. Налил в кружки из большого чайника, и чайник на подставочку поставил. Две вазочки варенья, блюдце с просфорами посредине. Отвар вкусный и явно полезный, варенье – так вообще земляничное. Я считаю – деликатес. Монашек скромно уходит. Местные, вообще, умеют молчать.

– Или возьмём главного новомученика – царя, – я с удовольствием ем просфоры с вареньем, запиваю чаем, – Мне вообще непонятно, разве его расстреляли за веру? Да пофиг была его вера большевикам. Просто бывший царь, ну и на всякий случай… Конечно, расстрелять всю семью… Вкусное у вас варенье, вообще отличное. Но ведь сколько таких семей погибло в гражданскую. А в мировую? Миллионы людей! А кто её начал? Николай, Вильгельм и Франц-Иосиф, на троих сообразили. А с Японией война? Сотни тысяч погибли, неизвестно, за что. Я уж не говорю о кровавом воскресенье, хотя убить ни за что, самых доверчивых… Но вот его иконы во многих храмах видел.

– Я вам сейчас на этот вопрос не отвечу, но, думаю, ответ вы получите. И скоро. А вот скажите мне, как вы относитесь к своему возрасту? Пятьдесят лет, в этом возрасте многие мужчины начинают жалеть о прошедшей молодости, о женщинах.

– Да, бывают такие мысли. Но это же так, пустые мечты. Молодости не воротишь.

– А если бы можно было вернуть? Вы читали Гайдара «Горячий камень»?

– Да. Никогда не понимал, почему старик отказался. Ну ладно взрослый мужик – ему семью надо кормить, но старик… И под надуманным предлогом, как мне кажется.

– А для нас, монахов, это естественно. Ведь молодость… Гормоны давят, далеко ли тут до греха?

– А это всегда грех?

– Часто. Женщина хочет, чтобы на ней женились, помогли детей вырастить. Это естественно. Часто ещё и хочет жить богато, красиво. А кто должен это обеспечить? Вот вы – на каждой женились?

– Конечно, нет. Я всего один раз женился.

– Вот. А остальные женщины – они могли и обидеться. Я уж не говорю об изменах. Был грех?

– Ну да, если подумать… Но я ведь не монах. Да, наверно, некоторые обижались.

– Да и потом – вот вы женились. Надо кормить семью, детей выращивать. Можно сказать, вас запрягли на четверть века, если не больше. Не мудрено, что старичок отказался, он-то всё это понимает. Молодость… Всё время должен, должен. А уйти в монастырь – так ведь это подвиг. Многолетний подвиг, а старость, тем более смерть – как награда. А вы добровольно готовы?

– Ну, я особо не думал… Но ведь если не потерять память – это какое преимущество. С теми же женщинами… Хотя, конечно, грех… а вы почему об этом спросили?

– Узнаете, раб Божий, всё узнаете. И скоро. Но сначала надо вам кое-что сделать. Прямо сейчас. Берите лодку, они просто на берегу стоят, и отправляйтесь на остров Анзер. Знаете, как добраться? Из бухты выйдете, и направо, а там не так далеко.