– Спасибо, – сказал молодой человек.

– Не стоит, – ответил Амброз. – Можете как следует его рассмотреть. Я наделен способностью – если угодно, можете назвать это талантом – радовать моих знакомых, ибо я – прекрасный стилист. Я рассчитываю, что моя будущая книга разойдется полмиллионом экземпляров. Ешьте бифштекс – меня он не интересует.

– 0'кей, – сказал молодой человек и налег на еду.

– Вам, кажется, нравятся бифштексы, – продолжал Амброз. – Мне нужен в секретари человек с хорошим знанием жизни; скажем, что-то вроде подмастерья, какие были у старых мастеров, чтобы вчерне разрабатывать для меня сюжеты. У вас, похоже, неисчерпаемый запас жизненного сырца. У меня – неисчерпаемый запас бифштексов.

– Продаться?! – вскричал молодой человек. – За бифштекс? Мне? Ни за что!

– Гарантирую натуральную вырезку… – начал Амброз.

– Но… – прервал молодой человек.

– … под соусом из шампиньонов. Жареных цыплят. Пирог на сладкое. Новую одежду. Удобное помещение. Может быть, доллар в неделю на карманные расходы.

– Подбросьте второй, – попросил молодой человек. – На один доллар дамочку в кино не сводишь.

– Разумеется, нет, – сказал Амброз. – Никаких дамочек. Все должно идти на сюжеты.

– Уж больно сурово, – заметил кандидат в соавторы.

– Вам решать, – поставил точку Амброз. Молодой, человек поколебался – и уступил. Не теряя времени, Амброз оплел его долгосрочным контрактом и доставил в свой домик на Лонг-Айленде. Перед женой он выдал его за секретаря, чтобы скрыть истинный характер сделки – из опасения, как бы правда не умалила ее обожания.

Молодой человек, которому очень шел его новый костюм, ел и пил с завидным аппетитом, отдавая должное всему, чем его угощали, за исключением шерри. От шерри он решительно отказался, потребовав коктейль.

– Смешай ему «Старика» {Коктейль из виски, горького пива, сахара и лимонной корочки.}, – приказал Амброз жене: у него было предчувствие, что коктейль поможет вызреть сюжету, полному жизни как она есть.

Красавица жена широко распахнула глаза и воззрилась сперва на мужа, затем на секретаря, а потом на коктейль, который украдкой пригубила, не в силах противиться искушению. «Какой дивный вкус! – подумала она. – И как прекрасна жизнь несмотря ни на что! Вот входит юноша, и у меня тут же появляется то, о чем я вздыхала. Не думаю, чтобы ему приходилось о чем-то вздыхать, – у него вид хозяина жизни. Он просто-напросто потребует свое. Или возьмет сам. О Боже!» И подала молодому человеку коктейль, который тот принял скромно и с благодарностью, однако как нечто принадлежащее ему по праву. Он выпил его с истинно мужской простотой и в то же время с глубоким, примитивным, бесхитростным удовольствием, причем стакан он держал вот так, голову запрокинул вот так – нет, я бессилен описать, как красиво этот молодой человек прикончил коктейль.

Все в доме пошло гладко. Амброз перестал волноваться. Его жена перестала вздыхать. Вскоре и сюжет подоспел – то, что нужно.

– Вы остаетесь тут, – заявил Амброз секретарю, – а мы отправляемся в Прованс, в наш домик, где я вылеплю из вашей сырой глины нечто подобное греческой вазе. Вы между тем придумаете мне новый сюжет.

Они отбыли. Амброз радостно потирал руки. При посадке на корабль жена было вновь закапризничала, выказав забытую склонность ко вздохам, но он не обратил на это внимания. Скоро, однако, у него самого появились причины вздыхать: попробовав работать в своей отдельной каюте, он выяснил, что стиль у него не столь совершенен, как ему представлялось. И верно – к концу плавания самая лучшая бумага оставалась не менее девственной, чем вначале.

Амброз снова погрузился в пучину отчаяния. Когда они приехали в Париж, он ускользнул из гостиницы и забрел в самое убогое кафе, какое мог отыскать, – приют вконец обнищавших писателей, у которых нет за душой ни сюжетов, ни денег, ни преданных жен, ни идеальных детишек – ровным счетом ничего.

Такие кафешки в Париже можно найти на любой глухой улочке, и нравы у посетителей там весьма пестрые и международные. Амброз оказался в обществе юного англичанина с лицом довольно нежным и почти прозрачным по причине крайнего истощения. На глазах у молодого человека Амброз заметил слезы.

– Почему, – спросил он, – у вас на глазах слезы?

– Я писатель, – ответил юноша, – и поскольку варварам издателям нет дела до стиля, а требуются одни лишь сюжеты о погрязших в скотстве мужчинах и женщинах, вы поймете, что я вынужден жить предельно скромно. Здесь я экономно вкушал запах дивных tripes a la mode {Вареных рубцов (фр.).}, которые поглощает вон тот полный джентльмен, когда вошел этот отвратительный репортер, сел за соседний столик и принялся изрыгать такие потоки газетного жаргона, что мне пришлось пересесть. А я так голоден!

– Ужасно! – посочувствовал Амброз. – Но послушайте, что я вам скажу. Я возьму себе порцию, а вы нюхайте себе на здоровье, сколько душе угодно.

– Я бесконечно благодарен, – сказал англичанин. – Не представляю, зачем вам оказывать такое благодеяние совершенно незнакомому человеку.

– Пустяки, – ответил Амброз. – А вам не доводилось пробовать хлебный мякиш, размоченный в мясном соусе?

– Воистину доводилось! – встрепенулся молодой человек. – На прошлое Рождество. Первые шесть месяцев этого года мой стиль был отмечен особой яркостью.

– Как бы вы восхитительно писали, – заметил Амброз, – если вас накормить boefen daube! {Тушеной говядиной (фр.).} – На этом рационе я бы сотворил «Илиаду», – воскликнул юноша.

– А на bouillabaisse? {Рыбной похлебке с чесноком и пряностями (фр.)}

– «Одиссею».

– Мне нужен человек, – начал Амброз, – способный несколькими тонкими штрихами придать завершение кое-каким моим замыслам, более современным, но столь же внушительным. У меня в Провансе имеется домик с отличной кухней…

Короче, он мигом прибрал к рукам юного неудачника, окрутив его параграфами контракта и долговыми расписками не хуже, чем какого-нибудь белого раба в Буэнос-Айресе.

Поначалу молодой человек экстатически вкушал одни запахи, но потом вполне освоился с хлебным мякишем в мясном соусе и в конце концов принялся есть все, что давали, к вящей пользе для своего тела и стиля. Однако к амброзовскому шерри он так и не прикоснулся.