…В больнице Аркадий пролежал чуть не с полгода. При падении в котлован он ударился о края сваленных туда бетонных плит и арматуры; множественные переломы и травмы заживали с трудом. Особенно досталось левой руке и ключице. Когда хирург, оперирующий Маркова, узнал, что его пациент – студент консерватории, будущий альтист, – он лишь вздохнул сокрушенно.

Интересно устроена психология человека. Еще вчера на свои занятия музыкой Марков смотрел как на необходимую, но все же обузу, отвлекающую его от журналистики. А сегодня, узнав, что о музыке, во всяком случае, об исполнительской деятельности, следует забыть навсегда, впал в депрессию, несколько дней почти ничего не ел, не хотел никого видеть, ни с кем разговаривать.

Его статья «Кривое зеркало» в молодежной газете была опубликована, по словам Раисы Могилевской, наделала много шуму. Строительные ОРСы тряхнули так, что почти все руководители управления и директора магазинов оказались под следствием и им грозили реальные тюремные сроки, причем немалые. Приходил к Аркадию и следователь. Он полагал, что на Маркова было совершено покушение, причем, утверждал следователь, те, кто это покушение организовали, попросту не знали, что статья уже сдана в редакцию. Самого исполнителя нашли довольно быстро. Им оказался бывший маляр, алкаш, который утверждал, что напал на Аркадия с единственной целью – забрать часы и деньги. На вопрос, почему не забрал, отвечал с идиотизмом, присущим только пропившим мозги алкоголикам: «Забыл».

Рая поначалу приезжала в больницу довольно часто, в основном по вечерам, – она жила поблизости. Рассказывала о редакционных новостях, говорила, что все Аркашу ждут, гордятся им. Как-то раз заскочила до работы, принесла горячую, пахучую узбекскую лепешку и литровую банку кислого молока, явно торопилась, скороговоркой пояснив, что у них сегодня намечается какая-то очень важная то ли планерка, то ли летучка – Аркадий так и не понял. После этого Могилевская пропала, в больнице больше не появлялась. Аркадий сам себя убеждал, что Рая человек очень занятой, она заведует отделом, член редколлегии, ведет школьное объединение «Факел», так что ей просто недосуг по больницам мотаться. Но в душе все равно было обидно, что его забыли.

Поначалу частенько навещали пострадавшего однокурсники. Заваливались шумной студенческой толпой, словно и не в больницу шли. Приносили с собой гитару, извлекали из футляров скрипки, флейты, кларнеты, устраивали в холле хирургического отделения целые концерты, на которые собирались и все ходячие больные, и свободные врачи, и медсестры. Под шумок проносили с собой легкое сухое вино местного разлива – дешевенькое и очень хмельное.

***

Выписавшись из больницы, Аркадий первым делом отправился в редакцию. Раи на месте не оказалось, уехала в командировку. Сидевшая с ней теперь в одном кабинете сотрудник отдела культуры – бывшая балерина Большого театра, хохотушка Любаша Пелевина рассказала Маркову о редакционных новостях. Главного редактора молодежки Юрия Ивановича Рыбкина срочно отозвали в Москву, где он теперь, как высказалась Любаша, «летает так высоко, что до него и не дотянуться».

– Рыбкин высоко летать не может, он может только глубоко плавать, – невесело скаламбурил Аркадий, но Пелевина только руками замахала:

– Ты еще остришь! Только послушай, кто теперь на его месте. А на его месте Владимир Петрович Тюрин, который к журналистике вообще никакого отношения не имеет, он из бывших комсомольских работников, потом недолго в горкоме партии работал. Пока что он поменял обоих заместителей, полностью изменил состав редакционной коллегии, теперь, никто и не сомневается, очередь за рядовыми сотрудниками. Кое-кто из ребят, не дожидаясь, уже сам ушел. Народ резко полюбил командировки, сам видишь – редакция пустая. Мотаются по всей республике, лишь бы новому начальству на глаза не попадаться. Вон, твою ненаглядную Могилевскую из редакции ни за какие коврижки выгнать было нельзя, лет десять вообще никуда не ездила, а тут – третья командировка за месяц.

– А мне-то что делать, как думаешь? – уныло поинтересовался Аркадий. – Рыбкин мне сказал, что эта статья испытательная, когда будет опубликована, могу на работу выходить.

– Ох, Аркаша, ничего я не знаю, – вздохнула Пелевина и неуверенно предложила, – попробуй зайти к Тюрину, ты-то ничего не теряешь.

Новый главный редактор встретил его хмуро, даже присесть не предложил. Выслушав посетителя, уставясь глазами в стол и не поднимая на него взгляда, сказал, не скрывая раздражения:

– Вас Рыбкин собирался на работу взять? Вот Рыбкин пусть и берет, можете к нему в Москву отправляться. А по поводу пресловутой статьи «Кривое зеркало», так я бы на вашем месте поостерегся даже упоминать о ней вслух.

– Это почему же? – опешил Марков. – Мне говорили, что после моей статьи всех этих ворюг-торгашей разогнали и собираются судить.

– Прекратите здесь разводить эту демагогию! – перешел на крик редактор. – И не смейте наклеивать ярлыки на ни в чем неповинных людей. Ишь, какой судья выискался – «торгаши», «ворюги». Если желаете знать, факты, изложенные в вашей статье, не подтвердились, и нам теперь, того и гляди, придется писать опровержение. Советую вам впредь редакцию нашей газеты обходить стороной. Мне такие авторы не нужны.

Эту гневную тираду Тюрин произнес, все так же не поднимая глаз на собеседника.

***

С тяжелым сердцем выходил Аркадий из здания, которое за эти несколько лет стало родным и таким важным в его жизни. С ним кто-то здоровался, его хлопали по плечу, спрашивали, как здоровье, давно ли выписался. Он вымученно улыбался, отвечая на вопросы. Потом бесцельно брел по улицам, серым и холодным, под стать его настроению. Опомнился только тогда, когда услышал нестройные переплетающиеся звуки разных музыкальных инструментов, проникающих даже через закрытые окна, – он стоял перед консерваторией. «Ташкентская государственная консерватория имени Тамары Ханум», – прочел он на фасаде, словно впервые увидел эту надпись.

(Оглядываясь на будущее)

В центральном концертном зале Ташкента гастролировал английский эстрадный певец Роберт Янг. Народу было битком, но у корреспондента центральной газеты Аркадия Маркова был служебный пропуск. Пропуск пропуском, а свободного места ему найти не удалось, и он пристроился на ступеньках в проходе. Концерт уже начался, когда к нему пробрался запыхавшийся администратор зала и прошептал: «Вас Тамара Ханум подойти просит, она в литерном ряду». Согнувшись, чтобы никому не загораживать сцену, Аркадий прошмыгнул к литерному ряду, где в центре восседала знаменитая актриса. У ног ее стояла огромная корзина благоухающих чайных роз. Рядом с Тамарой Артемовной сидел ее секретарь, она что-то шепнула, и тот в мгновение ока исчез. Тамара Ханум показала Аркадию на место рядом с собой и, когда он уселся, прошептала: «Корзина неподъемная, когда пойду на сцену, поможешь донести».

Закончилось выступление именитого гастролера, Тамара Артемовна, блестя невероятно замысловатым серебряным платьем и сияя серьгами с огромными бриллиантами, в один из них был вправлен импортный слуховой аппарат, величаво поднялась на сцену. Марков, пыхтя и отдуваясь, плелся сзади, мечтая только об одном – как бы не облажаться и не грохнуться с этой, действительно неподъемной, корзиной – не иначе какая-то сволочь туда земли с полтонны напихала. Тамара Ханум от души поздравила английского певца, сказала, что он доставил ей огромное удовольствие и преподнес своим пением прекрасный подарок, так как именно сегодня ей исполнилось восемьдесят четыре года.

Роберт Янг развел руками, через переводчицу заявил, что ему крайне неловко принимать от дамы цветы, тем более в день ее рождения, когда цветы должен дарить он ей, а не она ему.

Выслушав этот галантный ответ, Тамара Артемовна подошла к англичанину и, поскольку он был ростом намного выше ее, пригнула его голову, и долгим поцелуем поцеловала в губы.