Как видим, очищение началось с освобождения. Оно продолжилось благодаря объединению монастырей. Набожные священники, которым государи поручали преобразования, переходя из одной обители в другую, брали с собой из уже реформированных сообществ нескольких достойных монахов, чтобы те могли на новых местах сеять семена добронравия. Для всех членов сообществ, которые реформатор стремился усовершенствовать, он представлялся отцом, там чтили память о нем. Иногда реформатор соглашался остаться единственным главой обители, в его отсутствие аббатские функции выполнял один из монахов — настоятель, приор. Возникало семейство. Одновременно завязывались братские связи между самими монастырями. Они не были слишком тесными, однако обладали достаточной прочностью, содействовали укреплению единства монашеского корпуса, объединяя в молитве монахов многочисленных монастырей, имена живущих и покойных их собратьев. Благодаря распространению того, что отцы Церкви называли caritas, любовью к Господу и любовью к ближнему во имя Господа, произошло своеобразное собирание многолюдных монашеских сообществ, живших на всем пространстве христианского латинского мира, то есть Империи. В первой половине XI века в Галлии не было более мощного, более устойчивого организма, чем реформированное бенедиктинское монашество. Несомненно, именно благодаря этой силе удалось потеснить ересь.

Однако конгрегации монастырей намеревались избавиться от опеки епископов и с этой целью становились под дальнее покровительство епископа Римского, используя имперские скрепы. В 1005 году епископ Марсельский с согласия папы объявляет запрет: «Ни один епископ… не смеет отбирать… у монастыря какое бы, то ни было владение». К этому времени аббат Флёри уже успел получить от папы такую же привилегию; в 1025 году епископ Римский освободил от обложений все сообщества клюнийского семейства. Таким образом, в результате монастырской реформы на территории епархии появляются «дыры» — самостоятельные анклавы. Епархия расчленяется подобно тому, как расчленялась территория графства, на которой утверждалась независимость владельцев замков. Реформа способствовала подъему престижа Рима, и вновь вспомнилось великолепие Империи. Реформа представлялась новым Возрождением.

Возглавить это Возрождение мечтали монахи, которые читали псалмы в бесчисленных обителях, зависевших от Клюнийского аббатства. То были лучшие из монахов, самые многочисленные, самые могущественные. Они были убеждены в том, что указывают путь, выполняют предначертания свыше, идут первыми, ведя за собой всех других к неземному совершенству. Поэтому в их глазах епископы выглядели как простые помощники, приглашаемые из внешнего диоцеза для совершения в нужное время благословений, помазаний и в некоторых случаях — обряда посвящения в монахи. Ибо аббатство Клюни отныне брало на себя священническую функцию. Монахов, которые до той поры являлись кающимися мирянами, Клюни намеревался превратить в священников. Отнюдь не для того, чтобы послать их нести народу слово Господне. В приходские церкви, принадлежавшие клюнийским филиалам (а количество таких филиалов не переставало увеличиваться благодаря пожертвованиям, доходы от которых использовались и светскими сеньорами), направлялись духовные лица низшего ранга; выполнявшиеся ими пастырские обязанности были столь заурядными, что монахам не приходила в голову мысль возложить их на себя. Монахи витали в облаках. Если они и соглашались быть священнослужителями, то для того лишь, чтобы в своих роскошных и закрытых для посторонних базиликах совершать литургии, «непрерывно, начиная с первого утреннего часа и до часа покоя», с такой пышностью, что их можно было принять «скорее за ангелов, чем за людей». Благодаря своему ангелоподобию они возвышались над всеми другими священниками, прежде всего — епископами.

Клюнийцы стояли выше и светских государей, стремились включить их вместе с предками в молитвенное сообщество, в братство, подобное тому, которое связывало дружественные обители. Этой цели удавалось достичь благодаря высокому молитвенному искусству в материнском аббатстве и в бесчисленных его общинах. В Клюни хранились немногие чудотворные реликвии. Своим влиянием на внешний мир Клюнийское аббатство было обязано литургическому искусству. Его монахи покинули этот мир, но сохраняли связь с ним благодаря «бургам», разраставшимся у ворот главных обителей, благодаря обширным помещениям внутри монастырской ограды, предназначенным для приема посетителей: как знатных людей, так и бедняков. Задача монастырского устава Св. Бенедикта в его клюнийском варианте как раз и заключалась в том, чтобы путем духовного напряжения, благодаря которому монахи стремились уподобиться ангелам, множить «деяния во имя Господне», возносить хвалу Всевышнему со все большим блеском и улавливать в сети Св. Петра чарами этого празднества, предвосхищающего райское великолепие, всех живущих христиан, но в особенности и прежде всего — усопших. Усилия клюнийцев в то время были направлены главным образом на то, чтобы поднять искусство поминальных церемоний. И в этом они преуспели. Император, короли, все земные владыки вместе со своей покойной родней оказались благодаря таким церемониям плененными.

Под покровительством двух других усопших — римских мучеников Петра и Павла — строился и распространялся между 1020 и 1090 годом своеобразный ordo cluniacensis — Клюнийский орден. Первоначально во главе его стоял аббат Одилон, затем — Гуго, каждый из них возглавлял конгрегацию на протяжении полувека. Орден представлял собой монархию, устроенную по семейной модели: государство в ту эпоху не могло и мыслиться в другой форме. Политические притязания клюнийцев сильнее всего выразились в их строительных предприятиях. Именно эти предприятия поглощали в отмеченный период те возросшие ресурсы, которые аббатство получало благодаря окружавшему его почитанию, в основном в виде поминальных пожертвований. Одилон распорядился перестроить в классическом романском стиле большую церковь, приказав доставить с юга римские колонны, которых там еще сохранилось немало. Гуго, в свою очередь, решил снести только что завершенную постройку, возвести нечто новое, превосходящее прежнее по пышности и по величине. Новая церковь, освятить которую прибыл папа, по своим размерам была больше базилик, сооруженных в Риме на могиле Св. Петра и Павла. Ее непомерно вытянутый неф напоминал долгий путь, ведущий в ангельскую обитель. У входа в церковь, над дверьми, были установлены каменные статуи, напоминающие те, которые можно было увидеть в Арле, в Нарбонне на развалинах языческих храмов. Нам трудно представить себе то потрясение, которое вызвало это нововведение. Скульптуру более не скрывал полумрак сводов, как смущавшее взоры изображение Св. Фуа. Статуи открывались всем взорам, всем ветрам, как в Риме.

Клюни есть новый Рим. Клюнийцы мечтали заменить своим орденом разрушавшуюся королевскую власть (и проницательный Адальберон Лаонский уже писал об этом начиная с 1025 г.). Они извлекали выгоду из укрепившегося престижа папского престола, выступая ныне в качестве посредника в спорах между папой и императором, проповедуя великодушие в Каноссе, а великий приор Клюни, второе лицо после отца-аббата, стал понтификом в 1088 году, приняв имя Урбана II.

На пути осуществления мечты клюнийцев о всевластии стояло, однако, препятствие — другая структура, также унаследованная от прежней Империи, — епископский корпус. Этот корпус не оторвался от земли ради божественных высот. Он оставался на своем законном месте, прочно укоренившись в мирские дела, будучи по крови связанным со всей высшей знатью, а институционально — с королевской властью. Как утверждали монахи, именно по этой причине епископы слишком глубоко погружены в плотский мир. Не без оснований их обвиняли в еретической симонии. Между тем, первым и необходимым союзником Клюни был как раз епископ — папа, хотя папский престол с некоторого времени неизменно занимали монахи. Именно он, епископ Римский, взял в свои руки в середине XI века дело проведения второй реформы — преобразования епископата.