© J Stingray Inc., 2023. Translated by Alex Kan

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2023

Уехал, значит уехал – так выглядела ситуация весной 1996 года. Не было еще ни интернета, ни других теперь столь привычных для нас и легких способов связи, и Россия была куском земли на противоположном краю планеты. Оставленные мною там следы быстро стирались, и, как только я приняла решение уехать и оказалась на борту летящего в Лос-Анджелес самолета, все мое родство с этой дикой, необузданной Страной Чудес превратилось в далекую сказку. Теперь в жизни моей появился новый смысл. Все мои силы, вся энергия были сосредоточены на дочери, Мэдисон Александре Стингрей. Ничего глубже и серьезнее этой новой любви для меня теперь не было. Я не жалела, что отказалась от прежней жизни, чтобы стать матерью. В России я жила эмоциями, но рождение ребенка как будто что-то переключило у меня в голове – на первый план вышли логика и ответственность. Ребенок не терпит отвлечений, и даже предложение контракта на запись альбома не могло заставить меня отказаться от строительства новой, пусть и миниатюрной, страны чудес для этого крохотного существа.

«Привет, я послушал альбом, который вы отправили несколько месяцев назад мистеру Эртегуну[1]. Shades of Yellow, так?» Голос на другом конце провода звучал серьезно и убедительно. «Это действительно круто. Мы готовы подписать с вами контракт». «Простите, кто это?» – спросила я, чуть не грохнувшись, наткнувшись на занимавший полкомнаты детский мяч. «Я из Atlantic Records». «Даже не знаю, что вам сказать», – только и смогла я пробормотать в растерянности. «Мы хотели бы обсудить запись и издание альбома. Было бы здорово собрать группу и отправиться в небольшое турне на автобусе», – продолжал он. Я покачала головой, пытаясь отогнать вдруг возникшее волнение. Я мечтала об этом всю жизнь, я засыпала, представляя себе, как отправляюсь в тур со своей группой. Теперь вдруг на моих глазах давняя мечта обретает черты реальности. Но в то же время я мгновенно осознала: сутки напролет в автобусе, ночевки в дешевых гостиницах – все это плохо совмещалось с той идеальной жизнью, которую я выстроила в своем сознании для дочери. «Мне очень жаль, но нет», – сказала я парню из Atlantic, сама удивившись тому, насколько легко мне далось это решение.

Я уже купила дом в районе Бенедикт Каньон на западе Лос-Анджелеса, и к моменту, когда Мэдисон исполнился год, дом превратился по сути дела в полноценные ясли для одного ребенка. Полы были покрыты разноцветными мягкими матами, а в прихожей я установила горку. «У вас здесь что, домашний детский сад?» – спросил как-то китаец, доставлявший в дом продукты по заказу. «Нет», – сказала моя ангел-хранитель Тереза, превратившаяся за это время из просто домработницы в няню для Мэдисон. «Сколько у вас детей?» – то ли недоуменно, то ли с иронией спросил он. «Ребенок только один», – ответила она, закрывая за ним дверь.

Мой муж Саша переоборудовал комнату над гаражом в домашнюю студию, где он часами напролет работал над новой музыкой. Подлинный перфекционист, он никогда не считал работу доделанной, и то детское царство, в которое преобразовался главный дом, нечасто освещалось его широкой улыбкой и любопытным взглядом. Когда все же он спускался к нам, для Мэдисон наступало время волшебства. Они вдвоем прекрасно проводили время. Он любил играть и дурачиться, и Мэдисон его просто обожала. Но все же он был для нее скорее иногда появляющийся гость, чем отец. Творчество всегда было для него на первом месте, и, когда Мэдисон было три года, я попросила Сашу о разводе.

Мы были, как два корабля, движущиеся вроде бы одним курсом, но друг другу никак не помогающие. Саша перебрался в квартиру на север от Беверли Хиллз, а мы с Терезой неустанно занимались Мэдисон, водя ее в музеи, аквариумы, на прогулки по паркам или катая ее верхом на пони. Она любила сказки и могла часами заниматься сама собой. Иногда я развлекала ее красочными историями о жизни в Ленинграде, но я убеждена, что воспринимала она их как очередную сказку. Со временем и у меня стали появляться мгновения, когда и я сама начинала сомневаться в реальности своей жизни в России. Со старыми друзьями связи у меня почти не было. Раз-другой в год на меня выходили журналисты из России с предложением прислать ко мне съемочную группу, чтобы поговорить о моей российской карьере или о Викторе Цое. Или звонил телефон, и Сева Гаккель или Саша Липницкий сообщали мне печальную весть о смерти очередного друга: Курёхин, Свин, Дюша Романов, Тимур Новиков, Гриша Сологуб. Всякий раз, услышав характерный звук звонка из-за океана и беря трубку, я начинала дрожать от страха. «Кто на сей раз? Кто из драгоценных душ покинул нас опять?». Никогда и помыслить себе я не могла, что к тому моменту, когда я начну писать эту книгу, более двадцати моих близких друзей уйдут из жизни. Печаль переполняет мое сердце, и печаль эта никогда не уйдет.

История русской рок-музыки в эпоху потрясений и перемен

В 2004 году, через восемь лет после моего отъезда из России, страны на далеком горизонте, где встает солнце, я решила вновь поехать туда, чтобы отметить двадцатилетие своего первого приезда. Мне также хотелось познакомить Мэдисон с ее дедушкой и бабушкой, которые видели ее всего раз, когда она была еще совсем младенцем в их единственный приезд в Калифорнию. Мне хотелось, чтобы она увидела страну, составлявшую половину ее сердца. У меня был записан новый альбом, составленный из наших с Сашей совместных песен и акустических версий моих старых хитов. Мэтт Робертс, гитарист с растрепанными волосами и светлыми глазами, помог мне подготовить запись и согласился поехать со мной, чтобы помочь мне в организованном в Москве Сашей Липницким концерте в клубе Б2. Усевшись в капсулу времени, замаскированную под самолет, я и представить себе не могла, что меня ожидает. Мы приземлились в Москве холодным зимним вечером. Замерзший снег, казалось, висит в воздухе. Две мои старые верные поклонницы Люда и Ольга подготовили сюрприз, встретив нас со взятым напрокат лимузином. Тут же была и бабушка Мэдисон – она добиралась в аэропорт на метро и на автобусе и терпеливо ждала нас в своей шубке, черной шапке и со сверкающими серьгами в ушах.

И по сей день мне кажется поразительным, насколько Мэдисон и бабушка похожи: тот же нос, те же мягкие голубые глаза, тот же рисунок рта. К восьмилетней Мэдисон все относились как к принцессе, и по глазам ее было видно, с каким восторгом она воспринимала такое к себе отношение. За два-три последующих дня я оттаяла, вернулась в свою прежнюю русскую жизнь, которая, как казалось, осталась уже далеко в истории. Даже Мэдисон меня не узнавала. Голова у нее была повязана платком, как у многочисленных старушек на улицах, она пряталась в своем воображении, представляя себе все происходящее вокруг нее как некую причудливую осовремененную сказку братьев Гримм. Тусовка на даче у Липницкого виделась ей чаепитием с Безумным шляпником из «Алисы в Стране чудес», Оружейная палата в Кремле – старинной крепостью-сокровищницей, Красная площадь – невиданной страной с призраками и духами, а гигантская титановая статуя Юрия Гагарина – живым стражем, воплощением давно утерянной любви. В квартире у бабушки с дедушкой комната деда выглядела как место поклонения ей, его маленькому ангелу. Стены были увешаны ее фотографиями и рисунками, которые он делал по этим фотографиям. Не зная русского языка и не имея способа общения с едва знакомыми ей людьми, Мэдисон была совершенно ошарашена, оказавшись вдруг замкнутой в среде – ей родственной, но в которой она никогда прежде не была.

Мой старый верный друг Сергей Галанин собрал вдобавок к приехавшему со мной Мэтту несколько музыкантов для исполнения моих песен. Во время репетиции я вдруг увидела крутящуюся у края сцены закутанную в свой платок Мэдисон. «Иди сюда!» – крикнула я ей по-русски, а потом повторила то же самое по-английски: “Come here!”. Она посмотрела на меня широко раскрытыми, немигающими глазами и взобралась на сцену. «Спой русскую песню, которую ты так хорошо знаешь», – сказала я, и она запела: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет мама». В тот же вечер на концерте Саша Липницкий представил публике Маленькую Стингрей. Она вышла на сцену в моих круглых темных очках под приветственные возгласы зала и а капелла, своим тонким ангельским голоском, спела четыре строчки по-русски, а затем по-английски. В этот момент мне стало ясно: она обречена на этот взбалмошный, капризный мир музыки и сцены, мир, который я так люблю.