Каждое утро летом начиналось с одного и того же ритуала – гигиенических процедур у старенького рукомойника, висящего на улице, и как же было приятно окатить прохладной водой уже успевшее вспотеть от жары лицо!

Дальше взрослые составляли примерный план на день, который никогда не начинался с развлечений, и до вечера ждали те или иные дела по хозяйству, работа в огороде, на усаде или в полях, а если повезет, то уход за животными, которых мы растили в своем дворе.

Я никогда не боялась работы и не пыталась ее избежать, потому что хотела помогать своей матери, которую любила безмерно. Но, насколько сильно я ее любила, настолько сильно боялась. В моем случае любовь и страх шли рука об руку все годы моего детства, поэтому я старалась ее любить на максимальном, насколько это было возможно, расстоянии.

Я очень быстро смекнула, что сколько-нибудь спокойно могу жить, если лишний раз не буду никому напоминать о своем существовании, не буду проявлять излишней инициативы и делать только то, что говорят. В большинстве случаев это срабатывало, и, если что-то шло не так, я могла отделаться всего лишь выпущенными в мой адрес нелестными эпитетами, это могли быть всего лишь «Дура!», «Лошадь большая!», и ко всему этому я была готова, ведь, как правило, это не влекло за собой ничего большего. Тогда можно было произнести слова извинения, не вдаваясь в подробности, и жить дальше.

Моя мама прекрасна во всех отношениях. Она самый умный человек, которого я знаю, при этом еще и красивая, работящая женщина. Она всегда принимала возникающие на ее пути трудности с достоинством, и никогда я не слышала от нее и намека на жалобы на судьбу. Мама всегда все успевает: за многие километры ходить каждый день пешком на работу, потом, вернувшись, ухаживать за скотом и огородом, хотя это очень тяжелый физический труд даже для мужчины. Ее уважают все и везде – на работе и в нашей деревне, ведь она очень образованная и много всего знает о жизни. Но, будучи требовательной к себе, она еще более жесткая к окружающим, а со мной, к сожалению, ей не очень повезло.

Я бы очень хотела стать лучше и понравиться ей, но от моих стараний становилось только хуже. Наверное, я родилась уже с дефектом внешности и характера, потому что данные мне поручения всегда заканчивались полным провалом, или же результат был настолько неудовлетворительным, что ничего большего, кроме сравнения с кем-то из живущих в нашем дворе подопечных, я заслужить не могла.

Это стало понятно уже в пятилетнем возрасте, когда меня забрали жить от бабушки обратно домой. К тому времени у меня уже была родившаяся несколько месяцев назад младшая сестренка Аленка, и мне в первую же неделю после переезда был дан шанс проявить себя и хоть чем-то помочь родителям, но я не справилась и с этим. Только приехала, а уже фиаско.

Я сидела на ковре на полу с какой-то старенькой деревенской газетой, пожелтевшей от времени и пыли, постепенно разъедающей страницы. На тот момент я уже умела читать, чем очень гордилась, но рост урожая пшеницы в сравнении с прошлым годом меня волновал не сильно, гораздо интереснее было рисовать собственные иллюстрации к происходящим событиям и узоры на полях, чем я вплотную занялась, старательно прикусив язык.

– Яна, присмотри за сестрой, я пойду воду согрею, – сказала мне мама. – Ей нужно подгузник поменять, главное, чтобы, пока меня нет, она ничем плохим не испачкалась.

Я согласно кивнула и на время отложила в сторону ручку. Боясь даже моргнуть, я сторожила детскую кроватку, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Прошло пять минут, десять, потом пятнадцать, а мамы все не было. Малыш не предпринимал никаких попыток испачкаться, поэтому мне постепенно начало становиться скучно, ведь случая стать героем-спасителем, заслужив тем самым благодарность и похвалу, никак не представлялось.

В какой-то момент мое внимание снова привлекли рисунки на полях, и я сама не заметила, как продолжила выводить узор ручкой.

Внезапно я услышала крик и детский плач, но я не успела поднять глаза и выяснить, в чем дело. Меня пронзила жгучая боль в области нижней части лица, и я не сразу сообразила, что произошло. Я посмотрела вверх, и, увидев красную ладонь мамы, я начала переживать, что возможно она обо что-то ударилась, поэтому так нахмурены ее брови, а глаза полны гнева. Она что-то кричала, но я не понимала ее, потому что в ушах стоял звон, оттенки которого смешивались в моей голове с щиплющим противным ощущением в области губ.

– Ты что, даже на это не способна, дрянь?!

Слезы потекли по моим щекам, и от этого щипать стало еще сильнее. Потом я увидела Аленку в кроватке и поняла, что произошло. Все слова в мою сторону оказались справедливыми: пока я занималась творчеством, она успела испачкаться в своих же детских испражнениях. На меня, действительно, нельзя было ни в чем положиться.

Я опустила глаза и поняла, что мой рисунок безнадежно испорчен. Кровь, смешавшаяся со слезами, разъела мой красивый узор, он превратился в болото неясного красно-сине-фиолетового цвета, но мне было уже все равно. Он мне больше не нравился.

– Прости меня!.. – пыталась я исправить положение, но тщетно, меня уже никто не слушал.

– У меня течет кровь… – продолжила я.

– Не придумывай! – ответила мама.

Я поняла, что моя вина слишком велика, чтобы ее можно было бы загладить так легко. Я действительно дрянь, хотя даже не знаю, что это значит.

Мне повезло, потому что после того, как Аленку помыли, она успокоилась, и дальше с ней ничего страшного не произошло.

В тот день я приняла первое серьезное в жизни решение никогда больше не допускать подобных ошибок и быть всегда начеку. Я очень боялась того, что меня снова могут отправить жить далеко от матери.

Спустя немного времени, мне снова начали доверять серьезные дела, например, я должна была укладывать сестренку спать и следить за ее дневным сном. Мне даже казалось, что у меня получается, потому что один месяц лета сменил другой, а меня больше не обзывали и не наказывали.

Иногда я слышала, как бабушка просила маму оставить меня в покое, может быть, все-таки я вела себя не слишком хорошо, но меня спасал от справедливого возмездия еще более опытный и мудрый человек в нашей семье. Но, кажется, я была настолько неисправима, что очень скоро допустила еще одну роковую ошибку.

Я часто с бабушкой ходила кормить домашних птиц. Мне нравилось смотреть, как, обгоняя друг друга, утки и куры бегут к кучке пшена, перемолотой скорлупы яиц или пшеницы. Потом с недюжинным аппетитом под довольное кудахтанье, крякание и стучание клювов все яства сметались с земли, и довольные птицы шли дальше по своим пернатым делам.

В то лето так дела обстояли со всеми птицами, кроме одной, которая как раз высиживала птенцов, готовясь стать матерью. К ней мы с бабушкой ходили отдельно, насыпая в баночку горстку пшена прямо возле гнезда. Рядом с ней всегда стояло белое блюдце чистой воды.

Одним злосчастным летним днем родители куда-то надолго уехали вместе с моей младшей сестрой. Бабушка тоже куда-то запропастилась, и я была дома одна.

По моим ощущениям прошло уже очень много времени, а взрослых все не было. Я начинала беспокоиться, ведь у нас еще столько дел, куры не кормлены, обед не готов. И тут я вспомнила про бедную курицу-наседку, которую, наверное, уже давно пора кормить, а про это, похоже, все попросту забыли. Но только не я.

– Как же меня похвалит мама! – решила я и, довольная своим очень правильным и своевременным решением, отправилась в сени за пшеном.

Придя во двор, я поняла, что спохватилась вовремя, ведь корм уже практически закончился. Я насыпала немного и, нагулявшись во дворе, пошла домой дожидаться родителей и справедливую похвалу за проявленные бдительность и чувство ответственности.

Вскоре вернулась бабушка. Я ее предупредила, что уже не нужно кормить наседку, так как все сделала сама. Бабушка назвала меня молодцом, и, воодушевившись еще больше, я стала ждать домой маму.