Я вложу всю свою боль в эту книгу.

А потом попрошу ее сжечь.

Любая книга, написанная от первого лица, субъективна. Миссия по описанию событий и людей в таких историях возложена на главного героя, ведущего повествование, и именно его глазами читателю приходится смотреть на все сюжетные линии. Именно с его легкой руки персонажи произведения наделяются положительными или отрицательными качествами, им назначается роль главного негодяя или, напротив, ключевого оплота добра. Восприятие самого повествователя также во многом определено его собственным отношением к себе, самооценкой, а также степенью правдивости и беспристрастности, с которой описываются ключевые события. Конечно, все сказанное имеет смысл только в случае, если текст рассказан по реальным событиям, а не является выдумкой автора.

Каждая глава этой книги также написана от первого лица. Это боль одного отдельно взятого человека, его философия, его история, его видение этого мира и собственный взгляд на себя со стороны.

Хотя, не исключено и то, что эта книга – большей частью вымысел и преувеличение, навеянные бразильскими и не только сериалами, мыльными операми и дешевыми бульварными романами в мягком переплете. А, может быть, и нет, и все так и есть на самом деле. Возможно, персонажи повествования – лишь плод чьего-то воображения, и совпадения с реальными людьми незначительны и случайны, а может быть и так, что все это действующие лица разных этапов жизни вполне себе реального человека.

Кстати, память – интересная штука. Правда у каждого своя, и, если очень постараться, можно вычеркнуть из нее какие-то события совсем или модифицировать их до неузнаваемости, причем сделать это так искусно, что потом фактами и правдой даже для ее обладателя становятся уже совсем другие события и люди. Вполне возможно, что именно это и произошло с головой повествователя, и большая часть событий развивалась не так или не совсем так, как это отложилось в его памяти.

Даже когда речь идет об изложении фактов, имеющих ключевое значение для мировой истории, особенно давно минувших дней, все, что нам остается, это полагаться на мастерство и правдивость летописца, и именно его субъективное мнение транслируется веками в книгах и учебниках истории. Именно от него мы узнаем о характере и достижениях той или иной фигуры, ее внешности, и из поколения в поколение передаются, например, восторженные отклики о чьей-то красоте, мужестве и силе духа известных правителей, слабоумии или трусости тех, кто был свергнут с трона. И, конечно, спустя время, находится другой летописец, в памяти которого правда выглядит совсем иначе, и вот тут начинаются споры, причем во многом споры о пустом, потому что и тот, и другой, скорее всего, правдив, и то, и другое является правдой, но правда не равна фактам, а факты уже невозможно установить за давностью лет.

Ну и, конечно, как бывает всегда, когда история рассказывается кем-то одним, в ней отражено исключительно субъективное восприятие одной стороны, эгоистичное и прекрасное в своей предвзятости.

В моем понимании жизни, вместо правды или неправды существует восприятие и интерпретация. Последняя предназначена для достижения простой цели – доказать остальным, что именно это восприятие является истиной и соответствует фактам. Далеко не редкость, когда интерпретация отдельных событий кем-то из его участников направлена на формирование оправдательной для рассказчика позиции, искажающей мотивы и последствия тех или иных поступков.

Бытовой пример современности: факт – меня бросил парень. Правда (интерпретация) – наши отношения меня настолько не устраивали, что я сделала все, чтобы их завершить, а так бы, конечно, никуда мой избранник не делся.

Зачем я все это пишу? Не знаю… Хочу порассуждать на тему смысла жизни, роли в ней, казалось бы, случайных людей, но, самое главное, приобрести умение искать опору в неудачах, обмане, лжи и разочарованиях, ибо я верю, что они не случайны, и, оставляя горький осадок, приносят в душу новые знания, чувства и мысли, новый этап взросления личности и надежду.

И, конечно, мне бы очень хотелось, проведя анализ всего понаписанного, попытаться поставить равно между понятием факты, правда и интерпретация в своей вконец запутавшейся голове.

По редким бликам, падающим на стол, стоящий у самой дальней стены в комнате, я понимаю, что за окном светит яркое солнце, хотя на дворе уже глубокая осень. Я очень хочу подставить свое лицо под эти яркие лучи, но не могу: падающий сквозь плотные жалюзи свет слишком рассеян и почти не греет. Мне остается лишь смотреть на листы бумаги на моей кровати, разбросанные в абсолютном беспорядке, и думать о том, как я смогу восстановить их хронологию, когда захочу собрать их вместе. Но это будет когда-нибудь потом.

«Нужно было проставлять номера на страницах», – запоздало подумала я. Теперь уже поздно, листов слишком много, и они успели перемешаться между собой.

Я беру в руку стертый практически до основания синий затупившийся карандаш и начинаю записывать на редкий чистый лист бумаги то, что еще не отражено на исписанных впопыхах страницах. Я уже чувствую, что, если мне удастся собрать все эти разрозненные черновики воедино, хотя это будет и нелегко, хаос, творящийся в моей голове, пусть на толику, но будет разобран и порядок наведен. Но это будет не сегодня.

Сейчас я спокойна и собрана, ведь вокруг меня нет красного цвета; все, что я вижу, абсолютно белое или спокойных холодных оттенков: постельное белье на кровати, на которой я сижу, белые листы бумаги, часть которых исписана ярко-синими буквами, светло-серый стол и жалюзи на окнах благородного цвета серебра. Ничего красного нет в моей комнате. Сегодня в ней нет даже цвета бордо или пино нуар, поэтому мои мысли чисты как никогда. Не потому, что я справилась, а потому что закончились краски.

Мне помнится, что я начинала писать дневник, как когда-то в детстве, но он стал настолько большой, что уже давно разросся за границы девичьих воспоминаний, поэтому вокруг столько страниц, что их объем угрожает в конечном итоге сложиться в целую рукопись.

Я посвящаю эти записи самой себе, потому что не ищу для них читателей. Идею возомнить себя писателем вложил в мою буйную голову давно ее пытающийся поправить психотерапевт. Он по-прежнему верит (или делает вид), что, следуя его советам, рано или поздно я смогу найти равновесие внутри себя и обрести опору в жизни.

И где только мы с ним ее уже не искали: и в религии, и в семье, и во внутреннем мире, но пока объявления на столбах еще развешены и поиски идут.

Как только я закончу писать и сложу все в ровную стопку, она отправится на эксклюзивное изучение единственному человеку, который все еще пытается мне помочь, и на условиях присутствующего в нашем соглашении пункта о конфиденциальности, написанное никогда не прочитает мой ребенок, моя мать, мои друзья или коллеги по работе. Я не хочу, чтобы они узнали меня с такой стороны. Правда (такая, какой ее вижу я) во многом жестока, непонятна и порой сильно отличается от образа, который видят во мне окружающие. Проведя параллели с реальными событиями, скорее всего все они отвернутся от меня, не поймут, не примут, как во многом и я сама.

Я пишу эти строки в надежде найти волшебную таблетку, чтобы, излив всю свою душу на эти листы бумаги, найти в себе силы жить дальше. Принять то, что нельзя изменить. Ошибки, которые уже не исправить. Необдуманные поступки, поспешные решения. Я верю, что могу оставить все это здесь, и одним прекрасным утром проснуться в кровати от лучей солнца, светящих в окно сквозь тонкие занавески, а не плотные жалюзи, и не чувствовать сдавливающей тяжести в груди. Не смотреть в воскресенье на время на часах на стене, когда большая стрелка минует отметку в нужное количество часов утра, и уже можно будет затуманить душу и разум насыщенным цветом бордо, вспоминая попутно, какой магазин, имеющий нужную лицензию, мной посещался последним, чтобы никто никогда, не узнал, как я на самом деле живу.