Пока шли приготовления, я усердно пыталась вспомнить все, что знала о танцах Кагура. Из общей массы разрозненных фактов выплыло представление о Кагура как о религиозных синтоистских танцах, возникших в далекой древности, чтобы оградить идущих на битву самураев от злых духов.

Появление самурайства, оформление его как класса — процесс весьма длительный, охватывающий промежуток между VII и XII веками. Новый класс феодалов пробивался, как молодой росток, сквозь устаревшие общественные отношения, зеленой порослью поднимался над развалинами родовой эпохи. Появление первых островков феодально-вотчинного хозяйства, стремительное развитие княжеств с городами — центрами торговли и ремесла, кровопролитная борьба крупных феодальных домов за полноту политической власти в стране — дальнейшие этапы пути этого класса. Выход феодального дворянства на историческую арену, борьба за власть, его цели и задачи, облик молодого класса как нельзя лучше отражены в бусидо. Широко известный как кодекс самурайской доблести и чести, бусидо представляет собой по существу собрание норм повседневной жизни самурая. Бусидо фиксировал основу основ феодального мировоззрения — идею «верности», безоговорочной преданности вассала своему сюзерену, высшим проявлением которой считалась верность императору, верность всего народа своему верховному правителю. Этот краеугольный камень феодальной идеологии дополнялся принципами «долга», «мужества», «справедливости», «скромности», «сыновней любви и почтительности» — словом, всеми теми выгодными господствующему классу моральными нормами, для которых использовались как конфуцианские догмы и буддийский фанатизм, так и каноны исконной религии японцев — синто. Постепенно вся эта строгая система окостеневала, теряла связь с живой практикой, обрастала известковой корой метафизической догматики, представляя все более благодатную почву для развития фанатизма. В жизнь самурая прочно вошла вера в демонов, злых духов, в существование магической силы. В условиях постоянной междоусобной борьбы, когда кровопролитные сражения были для самурая буднями, а завтрашний день нес или победу, почести, славу, или бесславную гибель, объяснение всего происходящего действиями богов, распоряжающихся человеческими судьбами, было на редкость удачным изобретением. Готовясь к битве, собираясь начать какое-нибудь важное дело, самурай прежде всего обращался к удзи-гами — родовому божеству, которое непременно должно было помочь своему родичу. Этим-то просьбам к богам и были посвящены танцы Кагура, исполнявшиеся особыми жрицами мико.

Танцы Кагура — почти такое же древнее явление, как сама религия синто. Во всяком случае в III–IV веках нашей эры уже существовали эти религиозные представления. Впоследствии из Кагура выросли Саругаку. Сначала это были просто вводные акты к Кагура, а с течением времени они вылились в особые представления, совмещающие танец и декламацию. Они, эти музыкально-танцевальные сцены, куда было введено слово и декорация, стали непосредственными предшественниками театра Но.

Пока я наспех передавала спутникам эти свои познания, на красном помосте над белыми каменными газонами внутреннего дворика появились танцовщицы. Они плыли пылающими красно-белыми факелами, то сливаясь шуршащей одеждой с красками деревянных половиц, то отделяясь от них, двигались медленно и удивительно слаженно.

Плавность их движений не была похожа на величавое, спокойное движение хоровода в нашей «Березке», скорее это была пластичность внезапно оживших статуй, сохранивших, однако, ту застывшую выразительность, что была придана им вдохновенной рукой ваятеля. Скупость и лаконичность жестов лишь подчеркивали эту выразительность — едва танцовщицы появились на дальнем конце помоста, когда еще не было видно их окаменевших лиц, мгновенно стало ясно, что это движется, задыхаясь от внутренней боли, сама скорбь.

Зарокотали глухой утробной скороговоркой два барабана — дайбёси. Негромко, вполголоса попробовала первую ноту флейты, и вдруг заголосила жалобно и истерично. Отчаянно громко, раскатисто закатился большой барабан — тайко. Фигуры танцовщиц вздрогнули и застыли, правая рука медленно поднялась вверх и, как широкий плавный вздох, поплыла по воздуху.

Рассказ начался…

Далеко-далеко над равнинами Этиго занимался рассвет. Первые лучи поднявшегося из океана вечного светила осторожно коснулись горных вершин, окрасив белые пики. Птицы запели свою первую песню. Цветы сакуры раскрыли розовую пену лепестков. Но нет спокойствия и мира на прекрасной земле Ямато. Едва поднимется в небо солнце, у подножия гор, топча рисовые ноля и молодую поросль пшеницы, сойдутся в смертельной битве войска. Два феодала затеяли междоусобицу, зеленые поля и бамбуковые рощи стали предметом спора, и тщеславные планы сюзеренов должны быть оплачены кровью молодых вассалов. «Верность своему господину — первый и основной долг самурая», — так говорит бусидо. Вассал должен считать великой честью умереть за господина. «Жизнь — к наконечнику стрелы!» — вот девиз самурая. И сейчас в окутанной туманом долине тысячи воинов готовятся К схватке.

А в маленьком храме у каменных курильниц, наполненных синим дымом, творят свой танец-молитву жрицы мико:

О удзи-гами, будь милостив, услышь униженные молитвы и просьбы наши! Дай нам помощь свою всесильную и неизменную!

О удзи-гами! Кто как не ты можешь помочь своим потомкам, твоим родичам? Кто как не ты? Отведи разящий меч врага, помоги на поле битвы! Кто как не ты? Кто как не ты?

Белые рукава так мечутся и трепещут, так упрашивают, так самоотреченно умоляют богов и духов о помощи, что ясно и без слов — если боги откажутся помочь, жрицы дерзновенно земными своими покровами защитят молодого самурая от неминуемой гибели.

Ну, а если не смогут? Что ж! Упадут они тогда мертвой подстреленной птицей, обнимая свежий холмик земли в безутешном горе.

Как камни, что лежат у берегов

И в час прилива в волнах исчезают,

Так рукава мои…

Они влажны от слез,

 А люди ничего не видят

И не знают!

Мелодия трудноуловимая, прерывистая, как дыхание, с высокими всплесками звуков, течет и течет, перемежаясь лишь вздохами барабана.

Жесты танцовщиц становятся более резкими, позы приобретают оттенок требовательности, исчезает проси-тельность. Лицо мико со сжатыми губами и бездонными мазками глаз закинуто вверх, высокая тонкая шея вынесла до отказа округлый подбородок, распущенные волосы, спускаясь по спине, почти касаются пола.

— О-ми-ками Аматэрасу! Ты всесильная, ты справедливая! Ты не можешь не услышать! Ты должна помочь! Должна!!!

В руках жриц появляются мечи, длинные, отливающие синевой металла, самурайские мечи. По их широким лезвиям скользят лучи идущего к закату солнца, при взмахах над головой они горят огненными клинками. Тяжелые мечи не кажутся чем-то несовместимым с белыми шелковыми рукавами и маленькими руками танцовщиц. В далекие времена феодального средневековья в жизни женщин — жен, невест, матерей самураев меч занимал немаловажное место. Если все дни самурая были посвящены ратному подвигу или подготовке к нему, то это касалось и его семьи. Нередко даже маленькие дети принимали участие в сборах отца на битву или учение, помогая чистить оружие. Женщины должны были провожать самурая на подвиг, молиться за него, вдохновлять его своей стойкостью и мужеством. В феодальном эпосе японского средневековья — «Тайхэйки» («Повесть о Великом мире») приводятся слова старой матери, благословлявшей сына, идущего на битву:

«С древности и до сего дня, — говорит мать самурая, — те, кто рождается в домах воинов, заботятся о чести и не заботятся о жизни, думают об оставленной жене, и детях, скорбят о разлуке с отцом и матерью, но все же не колеблются пожертвовать своей драгоценной жизнью, так как помышляют о своем роде и считают позором, если над ними будут насмехаться. Если ты сохранишь невредимым тело, которое получил от меня, — этим проявишь свою сыновнюю любовь, если исполнишь свой долг и прославишь свое имя на все времена, — проявишь эту любовь еще больше! Поэтому в предстоящем бою не думай о своей жизни, не позорь отцовской славы»^[15].