Сравнение Японии с другими странами Востока прежде всего показывает глубину происшедших в ней процессов общения и слияния культур. Во многих из стран Востока Запад и сейчас просто присутствует, хотя вошел он в их жизнь гораздо раньше, чем в жизнь Японии. В Турции и Ливане, Сирии и Алжире, Йемене и Саудовской Аравии даже внешне, даже до сих пор живут бок о бок два разных мира. Рядом с белоснежными кварталами и шумными авеню деловых районов в раскаленном мареве зноя дремлет восточный город с глухими глинобитными переулками, с безглазыми домами, вздымающими над заборами пыльные глиняные лбы, с неистовой сутолокой древних базаров, со своей стародавней, примитивной, неторопливой жизнью. И даже жизнь рафинированной верхушки этого общества, «приобщившейся» к западной культуре, не перетягивает чаши весов.

Для того чтобы увидеть сегодня неповторимое, самобытное лицо этих стран, путешественнику нужно сделать немногое — повернуться со своим фотоаппаратом спиной к европейской части города. И тогда, будто с древних миниатюр, сойдет Восток с его нетронутыми обычаями, традициями, фанатизмом и пережитками, с караванными путями, где в красной пыли под ногами верблюдов — былое величие империй и крушение цивилизаций…

Конечно, в том, что над жизнью этого Востока — Востока XX века, века атомных электростанций и космических полетов — во многом еще господствует далекое средневековье, виноват этот белый город, выросший рядом, столетиями с безудержной жадностью сосавший соки этой пропитанной восточным солнцем земли и в то же время брезгливо сторонившийся, прятавший шеренги кружевных особняков в тень деревьев, подальше от пыльной нищеты, от зарешеченных черной паранджой жизней.

Лишь в наше время в тех странах, которые вырвали свою судьбу из цепких лап империализма, современные достояния общечеловеческой культуры начинают сливаться с древнейшей культурой этих государств. Процесс культурного синтеза здесь делает только первые активные шаги.

И совсем другая картина в Японии.

Для того чтобы сегодня найти истинную Японию, надо внимательно вглядываться во все, что встречает вас в этой стране. Старая экзотика бумажных фонариков и феодальных традиций, все дальше оттесняемых в прошлое, не более показательна и не более специфична для Японии, чем «дорога одного человека»^[2]. Так же как нельзя считать современные магистрали, скоростные лифты, громады фешенебельных отелей и универмагов неким свидетельством присутствия Запада, так нельзя пытаться понять современную Японию путем «очищения» ее от этой примеси. Нельзя, приходя в ужас от смеси «невероятных контрастов» — старого и нового, Востока и Запада, древних традиций и современного стиля, препарировать сегодняшний день Японии, что-то отсекая и что-то оставляя. Пути взаимодействия культуры этой страны с культурой западных стран имеют принципиально иную основу, чем в других государствах Востока, и тот сплав, тот, я бы сказала, органический синтез, из которого нельзя сегодня выбросить отдельные элементы, — и есть современная Япония.

Старые буддийские храмы, распластавшие свои крыши, как птицы — свои крылья в полете, и рядом лаконичные, строгие здания из алюминия и стали, без малейшего намека на рисунок, свойственный национальной архитектуре, и вместе с тем не менее национальные, чем. храмы, — это современная Япония.

Гейша в коляске, которую катит рикша, и машины новейших марок, с трудом разворачивающие свои элегантные тела в узких токийских улицах, бритоголовые бонзы, несущиеся к своей пастве со скоростью 200 километров в час в экспрессе Токио — Осака, древние сады «песка и камней», символизирующие бренность человеческого бытия, и многотысячные демонстрации в защиту жизни человека от смертоносного серого пепла — это тоже Япония, страна резких социальных контрастов. Заводские корпуса, многоэтажные магазины и крошечные жалкие лавчонки, набитые дешевой, залежавшейся мелочишкой, сверкающие ночные города и улицы без солнца и света, трущобы, где черным проклятьем висит сифилис и туберкулез, опиумные ямы Иокогамы, притоны, где самое низкое и грязное в человеке выплескивается судорогами извращений и… гордые достижения электроники, металлургии, точного машиностроения, триумфальный шаг безутюжного теторона, крошечные транзисторы, качающие на своих волнах всю планету, — все это современная Япония.

А как же люди, каков их облик?

Где та Япония, о которой советский писатель Борис Пильняк в 30-х годах писал, что «национальный шум» в стране — это стук гэта^[3]?

Нет той Японии. Но не жалейте об этом. Тэта можно еще встретить в деревнях и курортных местечках, но «национальный шум» создают не они. Пожалуй, этим звуком стал шорох шин, приглушенный рокот моторов…

В сутолоке городской жизни прыгает на подножку трамвая молоденькая японка с короткой стрижкой лесенкой, в узеньких брючках.

— И это японка? — скажете вы. — Не может быть. Где мягкость и неторопливость движений, нежность и женственность, легкая, семенящая походка, цветное кимоно с огромным бантом на спине?

— Для некоторых европейцев японка до сих пор «мадам Батерфлай», — сказал мне один из японских знакомых.

Я не спорила. Очень даже может быть. Ну уж и несомненно, что такой европеец, глядя на девчонку в трамвае, скажет:

— Это не японка, это скорее американская спортивная девица, — и потом добавит: — Пусть японка, но явно американизированная.

Не спешите с выводами.

Американское влияние действительно ощутимо в Японии. Но выражается оно отнюдь не в брючках и пестрых распашонках. Приметы и признаки этого влияния гораздо страшнее.

В первые годы после капитуляции американский диктат осуществлялся с позиции неприкрытой силы. Но годы неуклонного роста сил мира и социального прогресса и борьбы японского народа заставили американцев прибегнуть к новой, более гибкой тактике, немаловажный упор в которой делается на пропаганду. Идеологическая обработка идет всеми методами, какие возможны, средствами, какие доступны, — кино, радио, телевидение, печать, театр, изобразительное искусство, философия. Но всюду и везде — сквозь броские заголовки боевиков и комиксов, сквозь плотные лаковые страницы иллюстрированных журналов, сквозь долларовые бумажки и дебри философских концепций — упорно смотрит на японца сытое, равнодушное лицо хваленого «американского образа жизни».

Результаты его влияния вполне конкретны и реальны в современной Японии. Это холодные глаза двадцатилетних молодчиков, цинично ощупывающих жизнь, уверенных в том, что в этом мире все продается и покупается. Это презрительный снобизм «интеллектуалов», высокомерно цедящих сквозь коктейльные соломинки свои философские концепции — фрейдистский культ подсознательного, помноженный на утилитарность прагматизма, это аполитичность, безнадежность пустых, как дупла, душ, глубокая и страшная, непрочно прикрытая эпикурейством в броской упаковке XX века — «деньги, секс, красивая жизнь!»

Но как ни велики масштабы американского идеологического наступления, основная масса японской молодежи не подвержена его тлетворному влиянию.

Как бы ни были забиты экраны потоком «вестернов», а прилавки — комиксами и порнографической литературой, американская идеологическая экспансия наталкивается на активное и, что особенно важно, растущее с каждым днем сопротивление демократических сил японской нации. Свидетельством тому — движение за восстановление самобытности национальной культуры, борьба за очищение репертуара театров от пустенькой карусели «шоу», языка — от обойм англицизмов, музыки — от какофонизма и дисгармонии джазов.

Наконец, самым большим свидетельством оценки идейного американского импорта, несомненным свидетельством отрицательного ответа нормам «американского образа жизни» является необыкновенный размах классовой борьбы, широкий фронт классовых сражений, сливающихся с общедемократической, общенациональной борьбой против американской политики.

Ну, а брюки? Что ж, может быть, двадцать лет назад в полуразрушенной голодающей стране эти «джинсы» с рядами заклепок и были примитивным глашатаем, синонимом «шикарной» заокеанской жизни, столь же далекой и недоступной молодому японцу тех лет, как шоколадка в руках американского солдата для голодного японского ребенка.