Дорога сейчас покрыта асфальтом, огромные ветви деревьев, как поднятые руки, намертво сплелись в вышине, и машины идут в глухом зеленом коридоре.

Сразу же за мостом через реку Дайя начинается крутой подъем в гору, на которой расположен, вернее, в которую врезан сложный храмовый ансамбль Никко. Сооружение храмов было осуществлено в честь сёгуна Иэясу Токугава. В 1616 году основатель Токугавской династии умер, и его сын Хидэтада Токугава решил увековечить память отца, создав в одном из самых живописных мест Японии величественное сооружение — целый комплекс буддийских и синтоистских храмов. Внук Иэясу Токугава Иэмицу Токугава перестроил один из основных храмов — Тосёгу. К участию в строительстве были привлечены крупнейшие даймё^[12], поделившие с казной огромные затраты.

Со всех концов Японии собрали лучших архитекторов, художников, скульпторов, резчиков по дереву и металлу. Многие тысячи тружеников десятилетиями создавали эти шедевры.

В 1647 году сооружение комплекса храмов, посвященных Иэясу, было закончено. В 1651 году умер Иэмицу, и следующие сёгуны из династии Токугава рядом с прежними храмами возвели погребальный мавзолей Тайюин, посвященный Иэмицу.

Для осмотра Никко было самое лучшее время. В Никко нужно обязательно ехать осенью, говорили нам японцы. Сейчас шел октябрь, в горах стояли тихие Тёплые дни, наполненные какой-то чисто осенней, прозрачной, хрупкой тишиной. Покинув наш маленький автобус, мы остановились у подъема — вверх, в горы, один за другим уходили храмы. Голубая черепица крыш, арки прорезных фронтонов, вызолоченный металл украшений, красный лак деревянных колонн и балюстрад очень мягко оттенялись пастельными тонами окружающей природы. Золотые и багряные кроны деревьев кипели под ветром, и казалось, что горы, величественные, могучие, двигались, шли куда-то, покачиваясь, осторожно неся на своих крутых спинах этот ажурный ансамбль — необыкновенное творение человеческих рук.

Всякий, кому посчастливилось увидеть Никко, прежде всего поражен редкостной органичностью сочетания природы и произведений человеческого труда, что является чертой национального зодчества, развивающейся с глубокой древности. В сложных комплексах Никко эта связь чрезвычайно наглядна и убедительна. Нельзя сказать, что вы восхищаетесь только архитектурой и произведениями искусства, — нет, все воспринимается как единая грандиозная картина — синие цепи гор, бездонное небо, яркие краски зданий, зеленые стрелы криптомерий, упирающиеся в облака, благоговейная тишина храмов и стеклянный шум водопадов. Японские зодчие средневековья обладали обостренным поэтическим восприятием природы, они умели использовать окружающий рельеф так, что он становился неотъемлемой частью всего комплекса. И глядя на сооружения Никко, трудно сказать, то ли эти горы, желтые и красные, с плавными перепадами, с гордой головой Нантай^[13] на горизонте созданы как достойное обрамление жемчужины человеческого труда, то ли храмы возникли как последний завершающий и необходимый мазок в этой величественной картине.

По преданию, выбор места для возведения храмов принадлежит монаху Сёнин Сёдо. 1200 лет назад он попал в эти места и увидел вершину Нантай, укрытую пятью разноцветными слоями облаков. Страшно удивленный этим явлением, он пытался добраться до горы и подняться к вершине. Однако путь монаху преградила река Дайя. Остановившись, он обратил к богу молитвы о помощи. Внезапно на другой стороне реки появился старец в белых одеждах, он бросил перед собой двух змей — одну красную, другую зеленую. На глазах у пораженного монаха они стали расти и затем, переплетаясь, создали ему мост, по которому он благополучно перебрался к подножию Нантай. Здесь он и построил маленький храм Татики Каннон (а по другим данным — Футара-сан), который положил впоследствии начало всему строительству храмового ансамбля Никко. «Сёнин Сёдо — человек, который открыл Японии Никко», — так написано на постаменте статуи, которую мы увидели у одного из храмов.

И вот мы в Тосёгу. Это комплекс зданий, надвратных храмов, крытых переходов, коридоров, открытых галерей, занимающий территорию свыше 80 тысяч квадратных метров. Правда, на первый взгляд кажется, что храмы расположены довольно бессистемно, особенно если учесть, что идут они один за другим по подъему горы. Однако совершенно очевидно, что асимметрия и свободное, легкое, без тени нарочитости размещение зданий — проявление все той же тенденции к слиянию архитектуры и окружающей природы в единое целое.

Прежде чем подняться по белым каменным ступеням к воротам Ниомон, впускающим во внутреннее пространство Тосёгу, нужно пройти через тории — ворота, ведущие в синтоистский храм. Эти тории, как и все в Никко, необычные. В тех японских храмах, где мне приходилось бывать до Никко и после, я видела только деревянные тории или совсем простые, из двух-трех стволов дерева хиноки либо криптомерий, освобожденных от коры и только слегка приглаженных рубанком, или точеные, изящные, покрытые лаком. Здесь я впервые встретила тории из камня и бронзы. Бронзовые тории стояли перед входом в надвратный храм Емэймон, каменные вели к входу в Тосёгу. Двойная арка каменного великана, построенного одним из вассалов Иэясу, простирается на необычайной, восьмиметровой высоте. «Эти тории — самые большие в Японии», — совсем рядом раздался детский голосок. Кто-то старательно читал путеводитель по Никко. Я оглянулась. Нас нагоняла длинная колонна школьников. Их было много, очень много, наверное приехала целая школа или классы нескольких школ. Молодые преподаватели что-то вполголоса говорили своим питомцам.

Маленькая, очень живая девчушка, поймав мой взгляд, лукаво улыбнувшись, ткнула пальцем в белую доску, мимо которой проходила. Только что написанное на этой доске объявление им прочла учительница, и ребята чинно двинулись по лестнице. Я подошла ближе.

«Уважаемые кякусама (посетители)! — было написано на табличке. — Убедительно просим вас смотреть под собственные ноги, а не на храмы. На храмы вы обратите свое внимание после, когда минуете эту крутую лестницу». Мы засмеялись. У лестницы действительно был «крутой» нрав, и, наверное, падение не одного засмотревшегося на красоты Никко «кякусама» послужило причиной столь необычного объявления.

В нишах по обе стороны ворот, которые вводят на территорию Тосёгу, стоят четырехметровые статуи стражей Ни-о. И них ярко-красные торсы и очень динамичные позы.

Стражи Ни-о не могут оставить ни одного посетителя равнодушным. Наши знакомые школьники с неподдельным восхищением в широко раскрытых глазах разглядывали их свирепые физиономии, многоцветные яркие орнаменты мечей и драпировок.

В оформлении главного здания Тосёгу принимал участие известный художник токугавского периода Танъю Кано. На одной из стен часовни (по-японски она называется Хайдэн) — две знаменитые его картины, изображающие стражей — Тапира и Жирафа, которые должны охранять Хайдэн днем и ночью.

Но вряд ли вы догадаетесь, если не послушаете экскурсовода или не заглянете в путеводитель, что перед вами тапир и жираф, настолько изображения фантастичны и ни в малейшей мере не подтверждают наше представление об этих животных.

С левой стороны на чистом золотом фоне, разделенном четкими линиями бамбуковых стволов, — животное с длинной белой шерстью в спокойной уютной позе. Но эго лишь первое впечатление. В следующее мгновение вы замечаете настороженные желтые глаза, приподнятые пучки кошачьих усов, неожиданно выглянувшие из-под спокойно падающего водопада шерсти когтистые лапы… и вы видите гибкую, пружинистую позу животного, приготовившегося к прыжку прямо на вас. Впечатление достоверности настолько велико, что один из экскурсантов инстинктивно отшатнулся, а потом смущенно засмеялся.

С правой стороны, свирепо наклонив голову, грозило расправиться с пришедшими животное с копытами буйвола и коричневой длинной гривой — это тапир. Кто-то даже сказал, что стражи, пожалуй, оправдывают свое назначение, их свирепые позы совсем не располагают к длительному пребыванию в часовне. На это экскурсовод — сумрачный монах в длинном темном одеянии — коротко, как о чем-то вполне естественном, заметил: «Конечно, на то они здесь и существуют». Потом, подняв вверх строгие глаза, он попросил нас обратить внимание на потолок. На потолке часовни сто медальонов, и в каждом золотой дракон. Все в разных позах, ни одно изображение не повторяет предыдущее. С двух сторон к часовне примыкают маленькие комнаты. В одной из них останавливался сёгун в дни своего пребывания в Никко, другая использовалась и используется до сих пор представителями высшего духовенства синтоистской церкви.