В последние месяцы 1964 года Токио и Вашингтону пришлось признать, что японо-американские отношения вступили в самый напряженный период за все послевоенные годы.

Столкновение интересов Японии и Америки сейчас происходит везде, в самых разных районах мира — на суше, на море и даже в воздухе. Япония добивается расширения своих прав в рыболовстве и китобойных промыслах, борется за господство на морских путях, оспаривает монопольное положение американской авиакомпании, обслуживающей «воздушный мост» между Азией и Америкой, добивается создания японской кругосветной авиалинии.

В то же время внутри страны японские монополисты во многом рассчитывают на поддержку американцев. При их содействии они приступили к оснащению армии отечественным вооружением. Серьезная проблема для японских монополий предотвратить взрыв недовольства в стране, неизбежно вызываемый тяготами экономического «чуда». В Японии больше 400 тысяч безработных, около 8 миллионов заняты неполную рабочую неделю. Из провинции, где для молодежи нет работы, тысячи и тысячи людей идут в развивающиеся промышленные центры. Статистика показывает, что столица, уже насчитывающая свыше 10 миллионов населения, продолжает увеличивать его примерно на 300 тысяч каждый год. Из них 200 тысяч называют ежегодным социальным приростом. А что такое эти 200 тысяч? Это рабочие руки, которые требуют, чтобы их заняли. Но в современной Японии предпочитают занимать молодых (от 16 до 30 лет), а вот что касается того, что вам перевалило за 30, то это, как говорится, «сумимасэн» («извините»), — ваша личная беда.

И те, кому посчастливится получить работу, могут быть спокойны пока. Пока… А что дальше? Го же самое беспокойное «пока» стоит перед средними и мелкими предприятиями, оказавшимися перед лицом все усиливающихся трудностей (впрочем, даже и монополии не избавлены от страха за будущее), об этом же «пока» думает шахтер, рабочий, служащий, который сегодня еще имеет работу, думает крестьянин, ждущий, что его участок вот-вот будет раздавлен или самоуверенной поступью фермерского хозяйства, или «либерализацией» импорта сельскохозяйственных продуктов (с середины 1963 года в Японию начат импорт сельскохозяйственных товаров). Свободный ввоз продовольствия разоряет крестьянина, лишая его даже тех небольших сумм, что он получал от продажи сельскохозяйственных продуктов — результата тяжкого непрерывного труда. В то же время для городского жителя цены на продукты питания находятся в постоянном движении вверх. Принятый в 1961 году план премьера Икэда, известный как план «удвоения национального дохода в течение десяти лет», на практике обернулся удвоением трудностей и противоречий японской экономики. Правда, монополии действительно быстро идут к поставленной цели: удвоению своих прибылей. Но это значит, что еще больше стала пропасть, отделяющая их от простого японского труженика. Увеличение заработной платы, которое он завоевал в результате тяжелой борьбы последних лет, «съел» катастрофический рост цен. На 50 процентов повысилась квартирная плата, на 15 процентов подорожал проезд на транспорте, на 20 процентов поднялась плата за медицинское обслуживание, на 50 — расходы за обучение детей в школе. Еще выше «прыгнули» цены на продукты. Мясо стало дороже на 30 процентов, овощи — на 60, рыба — на 40 процентов.

Возвращаясь с рынка, японская хозяйка несет в своей сумке в два раза меньше продуктов, чем покупала годом раньше, хотя денег на эти продукты истрачено столько же.

Громкие разговоры о «процветании» идут параллельно тихим, но мучительным мыслям, следующим за сегодняшним «пока»: «А как дальше?».

Конечно, разрешение всех спорных вопросов, связанных с «чудесами», можно предоставить самой жизни, ибо это самый точный и беспристрастный судья. Однако, что касается японского «чуда», несомненно, что один из сложнейших вопросов дальнейшего развития страны — это отношения японских и американских монополий, их стремление вывести Японию на путь ремилитаризации и реваншизма.

Размышления о будущем японского «чуда» вызвали в памяти один случай. Однажды у нас произошел разговор о засорении современного японского языка англицизмами. Людей, хорошо знающих английский язык, как удалось мне убедиться на практике, немного в Японии, но зато чуть ли не каждый может употреблять какие-то, очевидно, прочно вошедшие в быт транскрибированные и совершенно невероятно звучащие английские слова, например «санкю барабатю» вмето «thank you very much» (большое спасибо»). А взгляните на вывески кафе — «Рира» вместо «Лилия», «Вирудзинниа» — «Вирджиния», «Анудзера» — «Анжела». Немало и просто курьезных, поражающих своей ненужностью заимствований из чужого языка. На мой вопрос, зачем это все надо, мне ответили:

— В стране много американцев.

Но ведь транскрибированные названия и термины — это для японца: американец не будет утруждать себя изучением японской слоговой азбуки, которой обычно пишутся иностранные слова. Для иностранцев, владеющих английским, и для любого американца кругом достаточно названий на чистом английском — на узких токийских улицах: «No parking» — «Нет стоянки», «No stopping» — «Не останавливаться» и, наконец, по всей Японии «Yankee, go home!» — «Янки, убирайтесь домой!».

Масса английских слов, транскрибированных так, что порою не сразу поймешь, откуда произошло с голь неудобоваримое, уродливое сочетание, заполняют страницы японской прессы. Часто эти слова вытесняют японские и начинают фигурировать на правах законного и единственного термина (например «депато»). Каждый год издаются справочники, в которые включают вновь рожденные слова, получившие право хождения в прессе, политической и исторической литературе. Каждый год выходят элегантные, великолепно оформленные словари газетных терминов, выпускаемые крупнейшим газетным концерном «Асахи».

Но сколько можно издавать, будь они хоть самые развеликолепные, эти словари? Не пора ли перестать засорять язык?

В тот день мы возвращались из Западной Японии — района Тюгоку. По краям дороги бежали дорожные знаки, плакаты с иероглифами и английскими словами. На крутом вираже перед спуском стоял огромный дорожный знак со словом «сурипу», написанным катаканой (слоговой азбукой), и черным восклицательным знаком.

«Сурипу»… знак давно остался позади, а я все не могла понять, что он означал.

— Что такое «сурипу»? — спросила я у молоденькой японки-кондуктора, занятой разговором с пассажирами.

Она глянула на меня округлившимися от ужаса глазами и, оглянувшись на сидящих вокруг мужчин-японцев, залилась краской внезапного смущения.

— Это… женское нижнее белье, — ответила она еле слышным шепотом.

Оx! Который раз попадаю в неприятное положение! Но тут же я подумала: «Ну белье, ну и что в этом криминального?». Попробуй разберись в этих нравах — стриптиз и полуголые красотки на рекламных щитах на каждом шагу, и вдруг название безобидной женской комбинации бедную девочку доводит чуть ли не до обморока.

Однако еще через секунду явилась другая мысль. Я давно привыкла к манере подачи материала на страницах буржуазной прессы. Сообщение о визите какого-нибудь государственного деятеля, отчет о правительственном приеме или телеграмма об очередной забастовке транспортников могли быть помещены между игриво раскинувшимися во всю страницу лифчиком и кружевными штанишками — и это воспринималось как нечто вполне привычное. Но зачем, скажите пожалуйста, кричать на шоссе во весь голос да еще с восклицательным знаком о существовании такой детали дамского туалета? Нет, здесь что-то не так. И тут меня осенило. Да ведь это «слип», английское «слип» — «скользко», превращенное в «сурипу», как будто нет своего достаточно емкого, выразительного слова «субэру»! А комбинация, оказывается, тоже называлась «сурипу», нейлоновая — она же тоже скользкая! Так вот это «сурипу» мне и вспомнилось, когда мы говорили о дальнейших перспективах японского экономического «чуда».

И если бы можно было представить современное японское «чудо» машиной, двигающейся по крутым горным дорогам, я бы сказала об этом языком японских дорожных плакатов: