Алишер вспыхнул от недоверия жены.

– Бабушка твоя долгожительница, она еще всех нас переживет, – шутила Алла.

– Всевышний и вправду дал Буви долгую жизнь, за все то добро, что она сделала людям, – мягко сказал Алишер. – Но я поеду. Это не обсуждается, – вновь бережно свернув письмо, отрезал он.

Алишер не спал всю ночь, вслушиваясь в мерное тиканье секундной стрелки часов. Отвернувшись к стене, притворяясь спящей, не спала и Алла. Он то вслушивался, то ворочался в душной темной комнате с боку на бок, переживая муки совести.

В сорок первом году отца Алишера, уже немолодого геолога, призвали на фронт. Бабушка забрала из Ташкента к себе в далекий глухой горный кишлак невестку с маленькими внуками: годовалого Бахтиёра и трехлетнего Алишера. Спустя полгода мать получила разнесчастное треугольное письмо о гибели мужа, а вскоре, обессилев от этого известия, тихо ушла из жизни, оставив маленьких сыновей на волю судьбы. Узбеки говорят: «Верблюд познается в поле, человек в горе», но в кишлаке царили свои законы и порядки…

Маленькому Алишеру нравилось играть, перебирая те немногие книги, рукописи и необычные вещицы из экспедиций, что остались от отца. Достигнув зрелого возраста, он, одаренный пытливостью ума, получив благословение бабушки, покинул родной кишлак, отправившись на поиски знаний, напоминая о себе лишь редкими письмами.

Пролежав до рассвета с открытыми глазами, остановив за минуту намеревавшийся раздаться звонком будильник, боясь разбудить жену, неслышно, наощупь в полутьме Алишер собирался на завод.

– Что надумал? – разрезав тишину, спросила Алла.

Алишер молчал.

– Если тебе вздумается отгулы просить, учти, тебя как нечего делать выкинут из очереди на квартиру, а у нас уже вот-вот ребенок ро́дится, не забывай, – выдала Алла, бессонницей накопившиеся раздумья. – А должности инженера тебе тогда и вовсе не видать. Да Петрушин тебя со́ свету сживет, и экзамены в жизни потом не сдашь, – едва не захлебываясь продолжала она.

Сдерживая себя, он по-прежнему не издал ни звука.

– Что же ты, уедешь и меня одну здесь оставишь? – исчерпав все доводы, успокаиваясь, спросила она.

Увидев в полутьме блеснувшие большие глаза мужа, она поняла, что он не оставил свою затею и настроен решительно.

Снег сошел на нет, залив водой пожухлую прошлогоднюю траву во дворе. Средина апреля.

Через неделю получив на заводе отгулы по семейным обстоятельствам, Алишер собирался в дорогу, целый день расхаживая по комнате в белой майке и в черных широких брюках из угла в угол.

Устав спорить с мужем, Алла, смирившись с его решением, нехотя помогала укладывать вещи.

– Когда едешь куда-нибудь, самое трудное угадать, какие вещи взять с собой, какая будет погода, – между делом сказала Алла, наблюдая, как Алишер собирает вещи. – Возьми с собой шерстяной вязаный свитер.

– Там, куда я еду теплые вещи ни к чему, – сухо ответил он.

– Ну и пусть, все равно возьми. Я тебе на дно чемодана конверты надписанные положила – будешь писать мне каждый день, – наказывала она.

Он тяжело посмотрел на нее.

– Писать то буду, да вот придет то письмо когда? Туго с почтой там, знаешь ведь, – говорил Алишер.

Пристроившись на углу застеленной пледом тахты, она, опустив голову, крепко прижимала к своей груди его только что выглаженную белую рубашку, словно предчувствуя неладное. Всю неделю она не могла найти себе места с того самого момента как взяла в руки письмо. Она в буквальном смысле была раздираема негодованием, но изменить непоколебимое решение мужа было не в ее силах. Если бы он только мог себе представить, какие страхи и тревоги гложут ее сердце…

Стараясь не замечать недовольства жены, избегая, таким образом, ссоры, Алишер предвкушая скорую встречу с родными, надеясь на лучшее, в приподнятом настроении снимал с самодельной книжной полочки книги, увлеченно выбирая, какую возьмет с собой в подарок подросшему племяннику.

– Поеду с тобой, до поезда провожу, – раскачиваясь на месте с закрытыми от боли предстоящей разлуки глазами, будто в пустоту говорила Алла.

– Два Капитана!7 Ну конечно! – с восторгом сказал он.

Заслышав доносящееся из-за двери шуршание, Алишер сунул книгу в лежавший на столе, словно разинувший пасть чемодан и поспешил узнать, что случилось. От соседских глаз ничего не скроешь. Такой тишины от соседей не слышалось давно. Казалось, будто вся коммунальная квартира превратилась в один большой слух. В открывшуюся дверь, бесцеремонно, с юркими от любопытства глазами ввалилась соседка, любительница сплетен и по совместительству напарница Аллы – Таня.

– Алка, возвращаю тебе банки! – воскликнула она, найдя повод зайти.

Алла не подняла глаз.

– Не сейчас, Татьяна, не сейчас – выпроваживая соседку, шепотом говорил Алишер, заметив настроение жены и наконец, решившись с ней поговорить.

Выпроводив соседку, Алишер скрипнув тахтой, сел рядом с Аллой погладив рукой ее живот, а потом нежно обнял, прислонив к себе.

В очередной раз из-за двери донеслись звуки и шевеление. На робкий стук Алишер скривив лицо, открыл дверь. Это была настойчивая соседка Таня, с завернутым в вафельное полотенце свертком.

– Пирожки с капустой и с повидлом, сама пекла. На дорожку. Угощайтесь, – бегая взглядом по комнате, на одном дыхании сказала она, протянув ему сверток.

Алишер приняв угощение и поблагодарив соседку, снова вернулся к Алле. Просидев в обнимку недолгое время, Алла, кажется, догадавшись о причине его недельной бессонницы, молчаливости и решении о поспешном отъезде многозначительно вздохнув вдруг произнесла:

– Значит, она обо мне так и не узнала ничего.

Алишер вскочил с места как ужаленный.

– А если узнает, проклянет. Так, стало быть? – продолжила Алла после минутной паузы, приходя в себя.

Алишер не находил что ответить. Он понимал, что в ее словах есть доля правды.

– Послушай, Алла, – начал он, уводя разговор в сторону от назревавшего скандала. Ты и оглянуться не успеешь, как я снова буду стоять здесь, на этом месте, – в шутку топнув ногой и очертив комнату рукой, впервые за все время улыбнувшись, сказал он. Но не очень-то веселой получалась эта улыбка, и как ни храбрился он, а голос звучал уныло.

– Тревожно мне, – подойдя к столу, упавшим голосом сказала Алла, скомкав рубашку и кинув ее в чемодан.

– Ты накручиваешь себя. Я же не насовсем уезжаю. Туда-обратно, – убедительно сказал он, разведя руки в стороны, чтобы обнять жену.

Алла поддалась.

Двое суток до Ташкента, а затем на перекладных до кишлака, – прикидывал в уме маршрут Алишер, стоя в тамбуре поезда. До отбытия оставались считанные минуты. Он всматривался в мокрые от слез (а может и от дождя) глаза провожающих на перроне людей, и думал, как правильно сделал, что не позволил жене проводить его до поезда. – Не хватало еще простудиться. Довольно с нее.

Наконец с Казанского вокзала тронулся вечерний поезд навстречу многочисленным железнодорожным путям, оставляя позади себя город и зажегшиеся белым светом фонари станции, отражающиеся дрожащими бликами в лужах на асфальте от недавно прошедшего дождя.

Пассажиры разбрелись по купе. В самый последний момент, в отбывающий поезд, споткнувшись о ступеньку, запрыгнула худенькая, угрюмая светловолосая девушка лет шестнадцати с красной тряпичной самодельной сумкой на плече, вымокшей от дождя. Наскоро высвободив содержимое сумки, она примостилась на место знакомой ей проводницы, отправившейся собирать билеты.

– Вечерняя Москва есть? – подойдя к ней проявив сочувствие, спросил Алишер, все это время наблюдавший за девушкой.

– Имеется! – отдышавшись, ответила девушка, и лицо её вмиг озарилось улыбкой.

Купив у девушки слегка намокшую газету и набор сувенирных открыток с видами столицы, Алишер направился к своему купе, попутно надевая на себя просохшую коричневую кожаную куртку.