— Уровень младенческой смертности у белых медведей высок, особенно если их разлучают с матерью. Можно ли сказать, что риск смерти Кнута все еще очень велик?

Кнут облегченно вздыхал, когда слышал спокойный ответ Кристиана:

— Нет. Эта опасность миновала.

— Миновала во всех отношениях? Больше никакой угрозы нет?

— Больше никакой.

— Ноль процентов?

Казалось, некоторые журналисты втайне желают медвежонку смерти.

— Вероятность того, что Кнут умрет, не равна нулю. Мы с вами тоже запросто можем умереть завтра, — отзывался Кристиан раздраженно.

— Это чудо, что Кнут до сих пор жив, — со вздохом заметил однажды директор в разговоре с Кристианом.

Кнуту показалось, будто его ударили по затылку. Как это так — чудо, что он еще не умер? Кристиан лишь коротко кивнул директору.

— Людям удалось вырастить немало белых медведей. Я изучал этот вопрос. За последние двадцать пять лет в Германии зарегистрировано семьдесят таких случаев.

Директор откашлялся.

— Но рассказывать об этом нашим журналистам неразумно. Кнут уникален тем, что привлекает к себе столько внимания. Как Иисус. Многие люди воскресали, но известным стал только Иисус. В этом его неповторимость. Кнут родился под особой звездой. Он обязан нести нашу надежду на своих плечах.

Мимолетное высказывание директора в итоге превратилось в патетическую речь.

Матиас сиял от радости, когда ему разрешали выводить Кнута на «прогулку перед открытием». Под открытием он подразумевал открытие главных ворот, которыми не пользовались ни он сам, ни Кристиан, ни директор, ни Кнут. Главные ворота предназначались для людей, купивших билеты. Воробьи, вороны, крысы и кошки никогда не интересовались часами работы зоопарка и заявлялись в любое время и без входного билета.

Посетители, желающие посмотреть на медвежонка, выстраивались в змею, которая подползала к площадке, где каждый день играл Кнут. В выходные эта змея оказывалась просто бесконечной. Матиас с иронией называл происходящее словом «шоу». Журналисты же называли это арестантской прогулкой.

— Арестантская прогулка ассоциируется с тюрьмой, принудительным трудом и запиранием в камере на ночь. Мне кажется, слово «шоу» больше подходит, — сказал как-то раз Кристиан Матиасу.

Шоу доставляли Кнуту удовольствие, но вскоре он заметил, что во время шоу не учится ничему новому, тогда как прогулки были очень познавательными. Зоопарк стал для медвежонка огромным учебником. Мимо некоторых вольеров Кнут пробегал, не перемолвившись с их обитателями ни словечком. Например, он никогда не разговаривал с жирафами или слонами. Их фигуры колыхались вдали, будто миражи. Тигр в ухоженном зеленом саду не реагировал на появление медвежонка и как заведенный бегал из угла в угол. Тюлень при первой встрече так привлекательно блеснул черным бочком, что Кнут был уже почти готов наброситься на него. Матиас остановил медвежонка в последний момент и с тех пор не показывал ему тюленя. Обитали в зоопарке и такие животные, которые мало чем отличались от гомо сапиенсов.

Утренние прогулки стали неотъемлемой частью жизни Кнута. Директор спросил Матиаса и Кристиана, нельзя ли кому-нибудь из журналистов сопровождать медвежонка во время моциона.

— Кнуту уделяется много внимания в прессе. Я в долгу перед вами за это. Представляете, в интернете есть сайт, полностью посвященный нашему медвежонку! Если мы не будем сообщать новостей, разговоры о Кнуте понемногу сойдут на нет.

Вот я и подумал, что мы могли бы раз в неделю предлагать публике нечто новое, допустим на этой неделе прогулку, на следующей — урок плавания и так далее.

Матиас сглотнул, а Кристиан сделал шаг вперед и сказал:

— Еще слишком рано. Пусть пресса наберется терпения. Если во время прогулки Кнут испугается камеры и прыгнет в ров возле вольера с бурыми медведями, будет беда. И потом, как нам быть, если поклонники узнают о прогулках Кнута и проникнут утром в зоопарк? Смерть Джона Леннона доказала, что нет никого опаснее фанатов.

Директор провел левой рукой перед носом, будто веером, и вышел из комнаты.

Во время прогулок я знакомился с представителями других видов медведей. Один из них расслабленно сидел на высокой ветке, на нем была облегающая рубашка, которая придавала ему сексуальный вид.

— Не хочешь поговорить с малайским медведем?

Кнут не стал отвергать это предложение, потому что малайский медведь не выглядел ни надменно, ни отталкивающе.

— Похоже, сегодня опять будет жаркий день. Еще утро, а уже так припекает, — высказался Кнут.

— Вообще не жарко. Холодно, — буркнул малайский медведь.

— Ты слишком легко одет. Взгляни вот на Кнута, у него отличный свитер.

Услышав это, малайский медведь рассмеялся, отчего по его морде побежали морщины.

— Ты называешь себя Кнутом? Медведь в третьем лице! Давненько я не слыхал такой глупости! Ты что, все еще младенец?

Медвежонок разозлился и дал себе зарок больше не заговаривать с малайским медведем. Кнут — это Кнут, и точка. Почему Кнуту нельзя произносить слово «Кнут»? Однако язвительное замечание малайского медведя не шло у него из головы. В самом деле, если вслушаться в разговор между Матиасом и Кристианом, можно было заметить, что Матиас не называет себя Матиасом. Он не использовал собственное имя, как будто оно не имело к нему отношения, а оставлял его другим людям. Что за странность! Как бишь называл себя Матиас? «Я». Но еще более странным было то, что и Кристиан называл себя «я». Как они не путаются, когда используют одно и то же слово, говоря каждый о себе?

На следующее утро «я» снова шел мимо вольера малайского медведя, но того, к сожалению, не было видно. Вероятно, он все еще спал в своей пещере. В одном из соседних вольеров я заметил гималайскую медведицу, прочистил горло, а затем впервые произнес слово «я»:

— Я — Кнут, если вы еще не знаете.

Гималайская медведица пристально взглянула на меня, прищурила свои и без того узкие глаза и пробормотала:

— Каваий.

Я не раз слышал это слово, но всегда из уст маленьких тоненьких девочек.

— Из какого языка это слово?

— Из языка, на котором говорят в Сасебо, где родилась моя бабушка. В последнее время это слово распространилось как чума. Здесь, в зоопарке, его то и дело повторяют посетители из других стран.

— Я тоже это заметил. А что оно означает?

— Что кто-то выглядит настолько сладким, что его хочется взять в лапы и съесть.

Стать одним из блюд ее меню я не хотел и ушел, не попрощавшись. Матиас, который не понял ни слова из нашей беседы, догнал меня и засыпал вопросами:

— Что с тобой? Зачем так спешить? Ты обратил внимание, какой у этой гималайской медведицы грязный воротник? Его неплохо бы отдать в чистку! Но сначала придется простирнуть тебя. Зачем ты катаешься по песку? Думаешь, тебе нужна маскировочная окраска? Зима в Берлине серая, и потому тебе тоже хочется стать серым. Представляю, как прекрасны белоснежные зимы на Северном полюсе…

Кнут лихорадочно соображал, что означают слова гималайской медведицы. «Взять в лапы и съесть»? Неужели на ее родине Сасебо такие обычаи? Я еще не видел ни одного зверя, который показался бы мне «каваий». Матиас всегда был со мной приветлив, но мне никогда не хотелось его съесть. Я безуспешно искал связь между симпатичностью живого существа и желанием его съесть.

Мое прогулочное обучение успешно продолжалось, но оставляло глубокие раны на сердце. Тот, кто говорит о себе в третьем лице, приравнивается к младенцу. Этим заявлением малайский медведь уязвил мою гордость. Поскольку я симпатичен, меня могут съесть. Малайский медведь превратил меня в пугливого кролика. С тех пор как я начал называть себя «я», слова других стали ранить меня, будто камни. Я ложился спать измученный и обессиленный, думая, как было бы здорово, если бы я мог проводить все время наедине с Матиасом. Быть с ним вдвоем так же приятно, как быть одному, вернее, даже лучше, потому что рядом с Матиасом я мог бы снимать с плеч новую ношу, которая называлась «я», и расслабляться, вновь чувствуя себя Кнутом. Впрочем, после спокойного ночного отдыха я опять хотел узнавать новое о внешнем мире.