Позднее Джим объяснил нам, в чем, собственно, было дело. Он сказал, мы не должны слишком винить это санитарное ведомство, потому что на него надавила некая фундаменталистская религиозная группа, которая была против нашего поцелуя. В одном из множества писем с угрозами якобы говорилось: «Сексуальные фантазии о медведях свойственны германскому варварству». Автор другого письма утверждал: «Декадентская коммунистическая культура унижает достоинство человека». Тогда я уже знала, что в каждой стране есть религиозные экстремисты с чрезмерно развитым воображением. Но в данном случае говорить о сексуальной фантазии было явным преувеличением.
Мы с Барбарой всего лишь играли кусочком сахара и языками. По-видимому, предположение, что порнография существует у гомо сапиенсов в голове, является верным.
Во время выступления я очень радовалась, когда видела в зрительном зале ребятишек. Они таращились на нас, разинув рты. В Японии мы получили письмо с такими словами: «Должно быть, очень утомительно надевать медвежью шкуру в такую жаркую погоду и выступать на сцене. От всего сердца благодарю вас за чудесный номер! Наши дети были в восторге». Похоже, кое-кто из зрителей не поверил, что я настоящая медведица. К счастью, никто не заглянул в гримерную с просьбой, чтобы я сняла медвежью шкуру.
В одной американской газете появилась большая фотография Барбары. В Западной Германии мы тоже имели успех, но некоторые хмурые лица среди тамошней публики в зрительном зале отвлекали меня. Когда мы вернулись из турне по капиталистическим странам, нас встретили со странными улыбками. Один из коллег сказал:
— Вы не остались в эмиграции.
Барбара обняла мою голову и спросила:
— Ты считаешь, я стала бы эмигрировать одна?
Барбаре пришлось отвечать на разные глупые вопросы. Ела ли она гамбургеры? А суши? Пила ли колу? Барбара отвечала безразличным тоном:
— Цирк — это остров, плавучий остров. Мы не покидаем его даже в далеких краях.
Свободного времени в процессе гастролей у нас совсем не оставалось; если выпадал хотя бы час перерыва, это уже была большая удача, и мы бежали, чтобы поскорее купить какой-нибудь сувенир. Дни состояли сплошь из репетиций, выступлений, фотосессий, интервью и переездов.
В Японии Барбара приобрела халатик с рисунком в виде цветов сакуры. Я тоже хотела купить себе такой, когда мы вместе были в Асакуса, но на мой размер нашлись только пестрые пальто, а я давно заметила, что впадаю в панику, если теряю свой маскировочный белый цвет. Я спросила продавщицу, нет ли у нее чисто-белого купального халата. Та удивленно уточнила, не собираюсь ли я отмечать какой-нибудь праздник в честь духов. В Японии духи мертвых людей одеваются в белое. На японском плакате нас назвали «Большим Цирком Восточной Германии», что сразу испортило мне настроение, потому что мы ни в коем случае не хотели быть второй заваркой на чае русского цирка[3]. Переводчица госпожа Кумагая успокаивала нас, объясняя, что русский цирк, который в шестидесятые годы имел большой успех в Японии, остался в памяти людей как «Большой Цирк». Госпожа Кумагая подчеркнула, что нам будет только на руку примкнуть к этому образу, живущему в головах японцев. Мы — усовершенствованная форма этого цирка в семидесятые годы, а вовсе не вторая заварка.
— Вы ведь родились в России? — спросила меня переводчица.
— Нет, в Канаде, — отвечал кто-то вместо меня, и тут мне в голову пришло, что со своей родиной Канадой меня практически ничего не связывает.
Позднее в мыслях Барбары перепутались две медведицы. Старую медведицу тоже звали Тоска, как меня, и Барбара целовалась с ней еще в шестидесятые годы. Я тоже родилась в Канаде, но лишь в 1986 году, приехала в Берлин незадолго до воссоединения двух Германий. Я — возрождение старой Тоски, я несу ее память в себе. Мы были похожи, наши тела пахли почти одинаково.
Никто из цирковых зверей не подозревал, что приближается день воссоединения. Что-то поблескивало в воздухе, точно предвестник тревожной весны. Подошвы моих ног невыносимо чесались. Если бы люди принимали всерьез мудрость древних народов, которые позволяли медведям предсказывать грядущее, они могли бы разглядеть на моих чешущихся подошвах образы будущего. Даже если бы они не додумались до понятия «воссоединение», нашли бы какие-нибудь другие слова, например «похищение», «совместное проживание» или «усыновление», с помощью которых они приблизительно выяснили бы, что их ожидает.
В это неспокойное время Барбара по два раза в день наслаждалась жаркими аплодисментами восторженной публики в одном из берлинских парков. Все женщины ее поколения уже были пенсионерками и вели соответствующий образ жизни. Каждое утро Барбара вставала, красилась и превращалась в королеву Северного полюса. Бюджет был безжалостно сокращен, но благодаря старым связям она сумела раздобыть великолепный костюм. После первого представления она ложилась на старый диван в гримерной и засыпала крепким сном. После второго съедала гору спагетти, затем тщательно умывалась и падала в постель. Выступление состояло лишь из поцелуя со мной. В семидесятые годы сценарий был содержательнее: сначала девять белых медведей балансировали на мячах, окружали сани, на которых стояла Барбара, затем мы с ней танцевали танго и под конец исполняли смертельный поцелуй.
Из всего этого сохранился только поцелуй.
Барбара вставала передо мной, все ее тело сильно напрягалось, и лишь язык был мягким и расслабленным, когда она бесстрашно высовывала его мне навстречу. Я видела, как ее душа мерцает в глубине темного горла. С первого поцелуя ее человеческая душа по капле перетекала в мое медвежье тело. Человеческая душа была не настолько романтична, как я себе представляла. Она состояла преимущественно из языков, не только обычных, понятных языков, но и из множества языковых обломков, теней языков и картинок, которые не могли стать словами. Разумеется, воссоединение было ни при чем, и тем не менее я чувствовала необъяснимую связь между данным политическим событием и фактом, что Маркуса на глазах Барбары убил кадь-якский медведь.
После его смерти мы с Барбарой продолжали повторять наш поцелуй. Она широко раскрывала рот и вытягивала язык далеко вперед. Я не отрывала взгляд от белого кусочка сахара, сияющего из полумрака ее ротовой полости. Я должна была слизнуть сахар с ее языка быстро, пока он не растаял. Барбара, казалось, тоже каждый день наслаждается этим сладким вкусом. Однажды я заметила, что уголки ее рта сползли вниз от истощения. Когда зубной врач вставил Барбаре новый сверкающий золотой зуб, мой язык немного испугался его надменного блеска. Такие маленькие отклонения скорее доставляли мне удовольствие, нежели служили препятствием. Я хотела вместе с Барбарой проживать хорошие и трудные времена и повторять поцелуй еще миллионы раз, но в 1999 году цирковой союз распустили, и буквально на другой день Барбара оказалась вне мира цирка, которому успешно служила почти полвека. Она заболела и уже не сходила со своей узкой кровати. Мы узнали, что меня продают в Берлинский зоопарк. Я чувствовала себя еще довольно молодой и готовой приспособиться к социальным изменениям, купила себе компьютер и предложила Барбаре поддерживать связь по электронной почте, если нам действительно придется разлучиться.
После увольнения Барбара прожила еще десять лет. Она разочаровалась в человечестве, не хотела больше думать ни о ком из людей, в том числе о себе самой. Я не окончила обязательный курс средней школы, но все же взяла на себя труд записать жизнь Барбары на бумаге. Какой еще медведице удалось составить жизнеописание своей подруги-человека? В моем случае это оказалось возможным исключительно потому, что ее душа перетекла в меня через поцелуй.
Даже в тот период, когда в Берлинском зоопарке я познакомилась с Ларсом, влюбилась в него и родила Кнута и его брата, я не давала отдыха своему перу. Я не принадлежу к семейству кошачьих, представители которого чрезмерно опекают своих новорожденных детей. Брат Кнута родился слабым и умер почти сразу после появления на свет. Я отдала Кнута на попечение другому животному. Это далось мне нелегко, но из-за литераторской деятельности у меня не было времени на сына. Кроме того, ему предстояло стать исторической фигурой. Братья, один из которых основал Римскую империю, были вскормлены молоком другого млекопитающего — волчицы. Кнут тоже должен был получать молоко от зверя другого вида. Моя мечта исполнилась, и Кнут вырос выдающимся активистом, который выступал за охрану окружающей среды и борьбу с глобальным потеплением. И не только: своим примером Кнут доказал, что нам ни к чему больше участвовать в цирковых номерах, чтобы привлекать к себе внимание общественности, трогать людские сердца и вызывать уважение. Но это уже его история. Я не хочу рассказывать о жизни сына, чтобы не вышло так, будто его жизнь — это моя заслуга. Среди матерей вида гомо сапиенс есть такие, кто относится к своим детям как к капиталу. Напротив, моя задача состоит в том, чтобы рассказать о неповторимой жизни моей подруги Барбары, которая давно померкла бы в тени Кнута.
