Вся жизнь висела на онемевшей руке.

По встречному ветру, по грохоту он понимал: состав летит полным ходом и до остановки не скоро.

Пошарил по двери левой рукой… Ни одной задоринки…

А правая совсем одеревенела и не могла больше держать.

23

Егор подумал: надо прыгать. Всё. Конец. И мысль эта была спокойной, ясной. И он удивился, что жизнь кончается так просто, в полном сознании и почти по собственной воле. Сейчас отцепит чужие, захолодевшие от железа пальцы. Постарается побежать по полотну… Представил полотно: камни, шпалы, соседний рельс. Хватит. Больше нельзя.

24

Его обдало жаром. Он не сразу понял, почему так жарко. Потом спиной и затылком почуял, что это встречный поезд. Не сам даже поезд, а паровоз.

Почему-то паровоз удивительно долго тащился мимо, и поэтому жар от него сделался нестерпимым. Паровоз был освещен. Егор боялся огней. Словно здесь кто-то, увидев его при свете, мог снять с подножки… Но это была всего лишь укоренившаяся боязнь света, зажженного в ночи… Жар и свет он определял всем телом сразу.

Когда паровоз отошел, загрохотали товарные вагоны. Любой выступ мог задеть заплечный мешок — ведь до вихря встречного поезда было не больше метра.

Егор уже не чувствовал правой руки.

Встречный поезд был бесконечным. Егор не видел его, лишь слышал, как вагон от вагона отделялся глухим ударом воздуха: ух!.. ух!.. ух!..

Удивительно — опасность эта вселила новую силу и рука не разжималась, она стала железной как скоба, к которой приросла. Теперь затекла шея. Он пробовал нагибать голову, повернуться хоть немножко — все зря. Он был словно зажат между невидимыми досками и не мог отклониться ни на вершок.

А за спиной все ухали вагоны, и грохочущий ветер обдирал щеки песком и гарью.

Потом сразу наступила тишина. Скрежет собственного поезда после встречного слышался как тишина.

Откуда-то вывернулась луна и осветила вагонную дверь.

Рука омертвела, ничего не чувствовала, а шея болела. Егор уперся головой в руку, чтоб облегчить напряжение, но тут же распрямился — рука не выдерживала.

В мыслях — бред, крутоверть бессмысленных слов. Там еще летел встречный поезд: и удар в спину, и падение казались даже облегчением.

Выпрямляясь после неудачной попытки дать шее отдохнуть, Егор увидел при свете луны на левой стороне двери защелку с круглой дыркой, в которую продевают проволоку для пломбы. Это было спасение.

Он протянул левую руку, ухватился за защелку указательным пальцем (в дырку входил один палец) и с трудом, с болью, отцепил от скобы правую руку — она не слушалась, закостенела, не разгибалась.

Теперь он держался на одном пальце, зато рука отдыхала, и это было блаженством. И шея перестала ныть — повернулась по-другому и тоже отдыхала. Свежая левая крепко держала. Когда устал указательный, он, перехватившись за скобу (едва сумел заставить руку), сунул в защелку средний палец и ехал, прислушиваясь, как отходит правая рука, наливается приятным покалыванием и силой.

Вскоре он смог схватиться обеими руками и свободно откинулся назад.

Он впервые огляделся; посмотрел вперед по ходу поезда и увидел поля, залитые талой водой, лунную дорогу через них, вдохнул вешнюю свежесть. Бредовый круговорот в голове утих, он отдыхал.

На первой же остановке Егор побежал к пассажирским вагонам. Подножки сплошь забиты мешочниками. Осмотрел два вагона, и раздался гудок; кинулся обратно к своим ступенькам, теперь уже ловчей на них вскарабкался и уцепился.

Перегон достался нелегко. Силы иссякали. Удивительно, откуда они вообще брались — ведь за все время он не съел ни крошки хлеба, не выпил ни капли воды; и голода совсем не чувствовал.

Он понял, что на руках больше не продержится. Или оставаться на полустанке, к которому подходил поезд, или искать новое место…

Егор почти упал со ступеньки и поплелся вперед. И только тут заметил, что соседний товарный вагон — санитарный, с красным крестом, и у него есть площадка, забитая людьми…

Едва соображая, что делает, Егор схватился за поручень, закинул ногу на краешек ступеньки, где кто-то крепко устроился, и полез на буфер между вагонами — он видел, что буфер свободен.

— Куды прёсси, черт!

— Гони яво!

— Да столкни яво, нету местов, куды он прётся!

Егор не слушал, поднялся наверх. Места здесь было, сколько надо. На буфере санитарного вагона поместился чемоданчик и правая нога, левой он встал на буфер «своего» вагона.

— Ишь, идол, примостилси! Ну, чаво встал? Слазь — тут занято.

Он лишь теперь заметил, что на крюке сцепления и на другом буфере стоят мешочницы.

— Сама слазь! — Зло крикнул Егор самое простое, что пришло в голову; и, утвердившись на занятом месте, продолжал еще громче: — Слазь! Живо!

— Да ладна, парень, угнездилси и стой таперя, чаво там, — примиряюще раздался с площадки какой-то очень знакомый голос.

Поезд дернулся, вагоны разошлись, но не слишком. Егор схватился за планку соседнего вагона и за бортик санитарного, прижал чемоданчик ногой и поехал. На основаниях буферов стоялось твердо и удобно. Здесь даже лучше, чем на площадке, забитой словно клетка курами.

— Ну вот, парень, обратно в нашу кунпанию попал, — послышался стариковский голос. — Ай не признал?

Тот старикашка с чемоданом… Как не признать — петушиный голосок запомнился с самой Москвы… И уж не верилось, что была Москва. Показалось, старикашку слышал не вчера — много лет назад.

Бабы перестали ворчать, смирились с нежданным попутчиком. Вскоре одна уже разговаривала с Егором вполне дружелюбно. От нее он узнал о дальнейшем пути: придется перебраться с ветки на ветку — поезд-то приходит на Рязань-Вторую, а им надо на первую…

Теперь Егор был в полной безопасности — и наступило успокоение.

Через некоторое время он заметил, что говорившая с ним женщина, довольно громко похрапывает, стоя на сцеплении, под которым со скрежетом летело полотно.

От мерного покачивания и умиротворенности впрямь клонило в сон. Вскоре Егор и сам почувствовал, как засыпает на мгновенье — и тут же просыпается. Уснуть, как соседка, не решался — привычки не хватало, но и этот урывочный сон, длившийся секунды, прибавлял сил.

Разговоры смолкли, всех сморило. Те, что стояли на площадке, захрапели, перебивая грохот колес…

25

В полусне и отдыхе, в радостном успокоении от того, что едет в комфорте, Егор забыл про время и не поверил, когда поезд сбавил скорость и заблестели под луной рельсы многих путей, предвещавших большую станцию.

Это и была Рязань-Вторая. Как ни крепко спали, путники безошибочно почуяли ее приближение, мигом очухались, подхватили чемоданы и мешки… Состав еще не остановился — один за другим попрыгали на пути.

Егору и тут повезло — без толкучки перехватился за поручень санитарного вагона, встал на ступеньку, слетел на шпалы. За ним — попутчицы. Налегке они — только тощие мешки за спиной. Подхватились, побежали через пути. Егор следом, и слышал сзади шаги остальных путешественников.

— Кланькя, куды ты? — задыхаясь крикнула та, что ехала на сцеплениях. — Там забор!

— Бяги знай!

Спешившие следом приостановились, но тут же затопали за Кланькой — так уверенно вела она к черневшему за путями забору.

От состава уже неслись свистки, вспыхивали фонарики дорожной милиции…

Не чуя ног летели вдоль забора, пока не показалась светлая дыра, куда сиганула Кланька…

Там тянулось ухабистое шоссе, и они кинулись вдоль, не разбирая луж и грязной жижи. Потом слева закорячились голые тополя, и Кланька сбавила ход.

Егор оглянулся. Несколько поотстав, за ними тащился старик с фанерным чемоданом на плече, дальше — девочка с мешком и еще какие-то неясные тени.

На вопрос Егора Кланька охотно объяснила, что это дорога к остановке Лесок — в восьми верстах от Рязани. Там посадка свободная, документы не проверяют и местные поезда останавливаются все… Только бы город миновать…