Так они долго разговаривают и отдыхают — один от болезни, другой от усталости дневной.
И раздался нежданно дальний грохот орудий, и дрогнуло окно.
Алик приподнял голову.
— Зенитки. Налет… Иди, Егорий. У нас бомбоубежище во дворе, за углом — направо. Я перележу, а ты беги!
Егор слушает и не может понять, о чем это Алик… И догадался наконец, рассмеялся, расхохотался.
— Ты что ж, салют за налет принял?!
Алик растерянно посмотрел, виновато опустился на подушку.
— Салют?.. — Вздохнул с трудом. — А я… идиот… бомбежка… — И опять приподнялся на подушке: — Егорий… посмотреть бы… Никогда не видал…
Погасив свет, Егор поддернул маскировочную бумагу. Влилось розоватое неверное сияние, и тут же погасло; и опять зародилось вместе с гулом орудий, теперь уже зеленое, поплывшее мутными бликами по стене.
Ракет не видно за домами, лишь небо занимается и окно мерцает рассеянным светом…
— Да-а-а… Красота-а-а… — Глаза напряженно посверкивают в темноте. — Когда ракеты для красоты…
Потом опустил штору, лампу зажгли, и Алик смотрел из подушек, покусывая губы; собирался что-то сказать, да то ли слова не шли, то ли раздумывал: говорить, нет ли…
Наконец словно через силу сказал… Вспомнились ему зеленые ракеты… И опять замолчал, и только когда Егор попросил, неохотно продолжил…
Они в деревню одну вошли… Даже не вошли еще — подходили только… Деревня стояла на высоком берегу речки. И зеленые ракеты от нее вниз летели… Не в небо, а вбок… Видно, из баловства кто-то палил… И ребятишки с бугра катались на каких-то длинных салазках… Издалека слышно — смеются, веселятся… И салазки назад не везут — бегут на гору и оттуда едут на новых…
Подошли солдаты поближе… Глядят… И не по себе стало. Детишки катаются на замерзших немецких трупах… Вся улица трупами завалена. С самолета, видно, покосили, так они и лежат… Не трогали их, пока фрицы рядом. А как наши пришли, тут и началось веселье… И еще… Да, еще: на улице еще игра у мальчишек… Такая игра: ставят мертвецов к забору, как кукол, и сбивают ледышками, кирпичами, и стреляют в них из их же ракетниц зелеными ракетами… Радость такая, азарт.
Алик прикрыл глаза, теребил край одеяла. Не хотел вспоминать — само, против воли лезло; отгонял, отбрасывал…
Егор понимал и не расспрашивал больше. С первой встречи решил не расспрашивать… Пусть сам что хочет расскажет и когда захочет…
Долго сидели молча, но молчание не было неловким. Они и раньше подолгу молчали, и в этом тоже заключалось общение. Этакий полусон… Отдых и прекрасное расположение от того, что в каждый миг можешь сказать другу любую сокровенность — и будешь понят.
Доверительность эту нарушил звонок в передней. Егор с неохотой поднялся открывать.
На пороге паренек, но видится в нем что-то не по возрасту взрослое… Не понять что. Скорей всего, самомнение не слишком-то приятное.
Ни слова не сказав, чуть кивнув, независимо и нагловато прошел к Алику.
Все в нем несимпатичное, неприемлемое, чужое какое-то… Егор с первого мига почувствовал, что у них нет ни одной общей черточки, ни точки… Даже странно… И разница в летах не велика… Очень даже не велика… Но отчего ж чувство такое, словно они из разных времен, будто прожили какие-то несовместимые годы?
Это все мелькнуло, пока Егор шел вслед за пареньком. И комната, где только что так хорошо, так славно было молчать, сделалась вдруг неуютной… Егор остановился на пороге и не знал, что делать, что сказать, как сесть… или стоять…
Между тем паренек, мельком оглянувшись, сунул ему руку:
— Евгений.
И подумалось: едва отпустив руку, он забыл про Егора.
Уверенно, по-хозяйски уселся Евгений на стул, где перед этим так душевно, беззаботно сидел Егор, и сдержанно, как человек, знающий себе цену, но по необходимости вынужденный разговаривать с человеком, время которого менее ценно, осведомился:
— Как себя чувствуешь? — Внимательно и, показалось Егору, не без скрытой брезгливости, наклонился к Алику. — Я, собственно, зашел сказать, — помолчал многозначительно, — м о й доктор придет завтра между тремя и пятью. Если понадобится госпитализация, лучше, чем у него, не устроишься. Друг отца. Сам понимаешь… — со значительностью помолчал, откинулся к спинке стула, вздохнул устало. — В отношении лекарств — наладим, об этом не думай. — Помолчал еще, оглядываясь и как бы что-то вспоминая. — Да-а-а, кстати… у вас, кажется, был Толстой? Мне «Войну и мир». Где? В сундуке? Не беспокойся, лежи, лежи, я найду… Так значит, завтра от трех до пяти.
Едва приметно кивнул Егору и с озабоченностью человека, не могущего терять ни секунды, вышел.
В прихожей скрипнула крышка сундука, зашелестела бумага.
Просунул в дверь голову:
— Нашел. Спасибо. Пока.
— Что за тип? — Егор с трудом перебарывал неуют, наполнивший все вокруг.
И непонятно, почему это… Ведь Евгений пришел с доброй вестью и, как видно, сделал для Алика хорошее, нужное…
— Мировой парень! — улыбнулся Алик. — Не представляешь, как помог мне… Ты его раньше не видел разве?.. Просто не помнишь. Он моложе нас. До войны был совсем шкет… Да и я с ним не очень дружил — так, из одного подъезда… А на днях заходит — фу-ты, черт! — совсем взрослый, важный какой-то… — Алик улыбнулся, закрыл глаза, припоминая, наверное, что-то из давнего, потом повернулся поудобней и посмотрел на Егора извиняющимся несколько (или так показалось) взглядом. — У него отец — большая шишка в интендантской службе… Сам на фронте и сынку помогает будь здоров… — Повернул голову на подушке, отдохнул немного. — Женька один живет. Из эвакуации вернулся в начале года… Устроился тут… — Алик вобрал воздух, подождал. — Папа папой, а парень молодец! Представляешь, решил экстерном сдать за девятый и десятый этой зимой — и осенью в институт!.. — Опять вздохнул, закинул здоровую руку за голову. — Эх, Егорий, завидую ему… Занимается как черт, круглые сутки… — Помолчал, поворочался на кровати. — Ну, ничего… Вот отдышусь немножко, тоже в экстернат рвану… Один десятый остался… И ты поможешь. Верно?..
10
Не обернувшись еще, не оторвавшись от тетрадок, по одним шагам в коридоре, по тому, как открылась дверь, Егор понял, что у мамы радостная новость.
— Ты уроки сделал? — спросила она. А сама улыбается, скрывает что-то, прячет в улыбке.
— Скажи.
— Когда ты кончишь.
— Ну скажи, мам…
Она не утерпела. Не сняв пальто и варежек, подошла, обняла за плечи.
— Мне Ляля звонила в поликлинику…
Ляля… От одного имени Егор замер, и сделалось жарко, и он отвернулся, чтоб спрятать загоревшееся лицо.
— …Она сказала: Михаил Сергеич привез картошку и нам предлагает пуд. Егорушка, целый пуд! Он ездил в Серпухов от фабрики и очень удачно купил по восемьсот рублей за мешок! И нас не забыл. Такой внимательный, просто трогательно.
Мама сняла пальто, погрела руки у печурки.
— Нужно сегодня у них взять. Ты можешь сейчас поехать? У меня опять ночное дежурство, но я могу отпроситься часа на три, если ты…
— Смогу, смогу! — почти крикнул Егор и испугался, что выдает себя, уткнулся в тетрадки.
— Вот как хорошо! Тогда я на работу со спокойной душой! Ну какой все-таки Михаил Сергеич замечательный!
Егор мигом собрался: взял сумку из облезлой клеенки да небольшой мешок, чтоб потом связать их и перекинуть через плечо. Попросил бабушку, если спозднится, посмотреть — не заперли бы входную дверь на цепочку, и вышел.
А в голове еще мамины слова: «Мне Ляля позвонила…» Интересно, догадывается она?.. Как прекрасно: «Мне Ляля позвонила».
Прикрыл дверь и услышал: по лестнице кто-то поднимается. Во тьме светляковым светом загорелось зеленоватое сердечко, поплыло по ступенькам навстречу. Алла… У нее такой значок, чтоб не сталкиваться в темноте. Английская эта штучка была верхом шика и стоила бешеных денег. Егор прижался к перилам.
