Аналогичные записки были вручены представителям французской и итальянской армий при Ставке. Начальник штаба Верховного главнокомандующего отправил ее и С. Д. Сазонову, сопроводив объяснением. М. В. Алексеев объяснял цель своего плана следующим образом: он хотел сохранить сербскую армию как действующую силу и удержать в сфере влияния Антанты Румынию. «Эта записка, – писал он министру, – является с моей стороны попыткою внести, во-первых, единство в операции союзников, привлечь к общей работе итальянскую армию, а во-вторых, обратить внимание союзных главнокомандующих на важность при настоящих условиях Балканского театра военных действий. Отсюда мы можем нанести удар в наиболее опасном направлении для противника, объединить усилия союзных армий для достижения общей цели, вывести из колеблющегося состояния Грецию и Румынию. В настоящее время, когда Греция начинает, видимо, склоняться на сторону наших противников и своим решением может поставить англо-французские войска в критическое положение, смелое и безоговорочное принятие намеченного плана, связанного с дальнейшим усилением союзных войск на Балканском полуострове, очень отвечало бы общим интересам. Не питая надежды на принятие намеченных в записке моих предложений (выделено мной. – А. О.), я все же прошу Вашего содействия путем выяснения союзным правительствам через наших послов важности быть сильным на Балканском полуострове и направить оттуда решительный удар для разрушения Австрии. При условии принятия этого предложения мы без затруднений выполним наше обещание о выставлении сил, намеченных в записке»³⁸. Почему же М. В. Алексеев не питал надежд на реализацию собственных планов?

Здесь необходимо небольшое отступление. «Политика и военное министерство, – отмечал Эрих фон Фалькенгайн, – были так тесно связаны с командованием армией в этой борьбе за существование, что не могли быть от него отделены. Где это не проводилось, там всегда были налицо нездоровые последствия»³⁹. В военном и политическом руководстве практически всех ведущих участников Первой мировой войны боролись сторонники двух подходов к методу достижения победы. Одни считали, что кратчайший путь к ней лежит через уничтожение сильнейшего противника на самом сильном участке, им занимаемом. Другие предполагали, что успех лежит в менее внешне эффектных действиях, а именно в нанесении удара по наименее сильным союзникам противника, по слабейшим звеньям его обороны и в перспективе – в постепенном разрушении противостоящей коалиции. В Англии, Франции и Германии эти школы получили приблизительно одинаковые названия – «западников» и «восточников».

К первым у наших союзников относились генерал В. Робертсон, его предшественник на посту начальника Имперского Генерального штаба генерал А. Мюррей, генерал Д. Хейг, сменивший в 1915 г. Дж. Френча на посту главнокомандующего Британскими экспедиционными силами во Франции, генерал Ж. Жоффр, главнокомандующий французской армией в 1911–1916 гг., а также все без исключения его преемники: Р. Нивель, А-Ф. Петен, Ф. Фош. Вторых среди высшего военного руководства было не так много, и из наиболее видных «восточников» следует прежде всего назвать Д. Ллойд-Джорджа, Г Китченера и У. Черчилля, Р. Пуанкаре, А. Бриана, А. Тома, генералов Ж. Галлиени и М. Саррайля – командующего Салоникским фронтом.

Нетрудно заметить, что среди «западников» преобладали профессиональные военные, а среди «восточников» – политики. «Политики в Военном совете, – вспоминал У Черчилль, – в основном смотрели на Восток; в то время как сэр Джон Френч и штаб-квартира британской армии, естественно, отчаянно сражались за каждого человека, орудие и снаряд для фронта во Франции. Лорд Китченер с его постоянно меняющимся мнением был полем битвы этих убеждений. Иногда вместе с ним брала верх одна сторона, потом другая. Нет никакого сомнения, что если бы «восточники» имели бы дело только с британской армией и ее штабом, мы могли бы просто дать им приказы. Но позади сэра Джона Френча и сэра Генри Вильсона возвышался мощный авторитет генерала Жоффра, победителя на Марне»⁴⁰.

Уже в начале февраля 1915 г. на конференции в Париже по вопросам финансовой политики стран Антанты Д. Ллойд-Джордж поставил на обсуждение вопрос о немедленной посылке на помощь Сербии объединенного англо-франко-русского корпуса. «По мнению англичан, – сообщал русский министр финансов П. Л. Барк, – такая активная помощь побудит Грецию, Румынию и Болгарию примкнуть немедленно к нам. Считая с Сербией, такая армия, двинутая с юга против Австрии, составит не менее одного миллиона штыков и сразу изменит все положение, облегчая наше (то есть русское. – А. О.) движение на Силезию, оттягивая войска от французского фронта и разрешая вопрос о Проливах. Это предложение немедленно рассмотрено в частном совещании у Рибо, при участии Вивиани, Мильерана и Делькассе. Мильеран противится посылке французских войск в Сербию, желая иметь возможно больше подкрепления здесь»⁴¹. Это было довольно традиционное для Франции отношение к подобного рода проектам.

Довольно точно описал постепенное изменение позиции французского командования русский военный агент в этой стране полковник А. А. Игнатьев: «Французы, воспитанные на наполеоновской стратегии, считали, что война может быть выиграна только после разгрома главного противника и на кратчайшем стратегическом направлении. «Все силы против Германии, а об австрийцах поговорим, когда вы будете в Берлине», – давал мне советы в начале войны Мессими. К тому же французы ощущали присутствие немцев у самых ворот Парижа и, при столь мне известной узости политических горизонтов, долгое время не были склонны уделять свои силы на Салоникский фронт. Сентябрь их протрезвил, и Жоффр стал прислушиваться к мнению Алексеева, считавшего, что при борьбе с коалицией удар надо направлять против более слабого противника, чтобы отколоть его от более сильного (выделено мной. – А. О.). В конце концов, и Россия, и Франция были склонны к развитию операций на Салоникском фронте, не рассчитывая даже особенно на содействие Италии, хотя аппетиты ее на Балканском полуострове им были хорошо известны»⁴².

Когда в мае 1915 г. русское Верховное командование через Дж. Генбери-Вилльямса сделало запрос о стратегической политике союзников, то Дж. Френч, командовавший экспедиционным корпусом во Франции, отправился в Дулен для встречи с Ж. Жоффром. «Жоффр сказал, – записал в своем дневнике генерал Г Вильсон, – что ответ – «активные и агрессивные операции», но в то же время дал понять, что решение должно быть на Западном фронте, а не в России, не в Сербии и не в Италии»⁴³. Немцы стояли в 100 км от Парижа, и Ж. Жоффр, по его собственному признанию, рассматривал операции на второстепенных участках фронта как чисто теоретические, в то время как германская угроза Парижу была реальной и близкой: «По этой причине в 1915 и 1916 годах я оставался верным принципу сохранения возможно большего числа французских войск на главном театре войны, так как именно здесь должно было быть найдено решение. Я также использовал всякую возможность для того, чтобы убедить наших британских союзников следовать моему примеру и держать основную часть их сил на Западном фронте»⁴⁴. Этот принцип в конце 1915 г. означал, что сербы были предоставлены собственной судьбе и должны были решать свои проблемы имевшимися у них силами.

18-22 ноября 1915 г. воевода Р Путник предпринял последнюю попытку прорваться к Монастырю и Салоникам. После провала этой атаки сербская армия была вынуждена отступать к Адриатике через Албанию⁴⁵. Отступление через горы Албании носило характер подлинной трагедии. Продовольствие, топливо и фураж ценились на вес золота. Началось массовой дезертирство, доходившее до 1 тыс. человек в сутки. В декабре дневной паек отступавших равнялся 350 граммам кукурузы⁴⁶. Дороги, а вернее то, что здесь называлось дорогами, не были приспособлены для прохождения значительной массы людей и транспорта. Первыми жертвами нечеловеческих трудностей стали гражданские. Они начали умирать уже на втором переходе в горах. Как отмечал французский корреспондент, «по дороге стало попадаться много человеческих трупов, но ужаснее всего был вид умирающих беженцев, которые просили их прикончить и которым при всем желании нельзя было помочь»⁴⁷. По ночам колонны беженцев подвергались нападениям албанцев, вскоре смертность достигла такого уровня, что при движении, когда видимость затруднялась морозами и метелью, «ориентировка происходила по трупам замерзших беженцев, которыми ясно обозначался путь»⁴⁸.