Они не за родину умирали, это только пустое слово, они умирали вслед за своим случайным вождем, либо если опасность зазывала их в гости, либо просто так получалось.

Их прах затерялся в разных краях Америки, на полях знаменитых сражений.

Хиларио Аскасуби видел их драки и слышал их песни.

Они прожили жизнь во сне, не зная кем или чем они были.

Когда-нибудь это случится и с нами.

Я повторяю и повторю, тысячу раз, Господи, на двух языках мне родных, я прочту Тебе «Отче наш», и опять прочитаю, но вновь до конца не пойму.

Этим первым утром в июле 1969 года я прочту, наконец-то другую молитву, свою, а не ту, что мы получаем в наследство.

Мне нужна будет сверхоткровенность, странная, не привычная людям. Ну не просить же, чтоб не закрылись мои глаза.

Нелепость, они закроются даже у тех, кто видит, у миллионов людей, – несчастных, неумных и злых. Ведь течение времени – цепь из следствий причин и случайностей, – и просить у кого-то пощады – это просить, чтоб изъяли звено из железной цепочки судьбы. Абсурд. Нет звена – развалилась цепочка. Никто не вправе этого попросить. Я не поверю, что мне могут проститься грехи.

Прощает кто-то другой, но я знаю, что спасать себя – только мне. Избавить меня от лени и нерешительности? Но я тешу себя надеждой, что я сам избавлюсь от них, если нужно. Я смогу проявить смелость, которой нет и в помине, я смогу проявить терпение, которого во мне нет, даже заставить себя выучить что-то такое, о чем знаю мало или только догадываюсь. Еще бы хотелось, чтобы меня вспоминали как друга, чаще чем как поэта.

Чтобы кто-то другой, повторяя ритм Дунбара, Фроста, человека смотрящего в полночь на кровоточащее дерево, Крест, вспомнил бы, что впервые услышал его от меня. Остальное меня не волнует, я верю забвение не задержится. Мы не знаем даже на чем держится наша Вселенная, – быть может на наших добрых мыслях и на справедливых делах? – нам никогда не узнать.

Я хочу умереть весь, я хочу умереть вместе с ним – со своим телом.

Что такое Буэенос-Айрес?

Это Пласа де Майо, куда усталые и счастливые они вернулись, отвоевав свое.

Это лабиринт огней, когда мы подлетаем к городу, а внутри: это улица, поворот, этот последний дворик, эти спокойные вещи.

Это место, где был казнен один из моих предков.

Это большое дерево на улице Хунин, которое, не зная того, дает нам прохладу и тень.

Это длинная улица хижин, где ломается и навсегда пропадет западный ветер.

Это южный причал, за который держится Космос.

Это дверь под каким-то номером, где я провел десять дней и ночей, неподвижен. Вспоминаю как целую вечность.

Это бронзовый всадник, что бросил на землю тень. Тень ползет по земле, в день совершая круг.

Это тот же памятник под дождем.

Это угол улицы Перу, где Хулио Кесар Дабове говорил, что зачать ребенка, дать ему выйти в жизнь, в страшную жизнь, – преступно.

Это Эльвира де Альвиар за своим бесконечным романом, что начат словами с чистой тетради, а далее – неразборчиво.

Это шпага служившая раньше войнам, а сегодня не столько шпага, сколько воспоминание.

Это день, когда мы покидаем женщину, и день, когда женщина покидает нас.

Это арка на улице Боливара, за которой – Библиотека.

Это и полинялые деньги, и поблекший дагерротип, – собственность времени.

Это вечная пьеса, где умер Пауль Гроссас.

Это последнее зеркало, отразившее лик моего отца.

Это лицо Христа, которое я увидел разбитым, в пыли, на одном из кораблей Сострадания.

Это высокий дом, где я и моя жена переводили Уитмена, чье влияние (дай-то Бог!) даже на этой странице.

Это Лугонес, смотрящий в окно купе, на то, как предметы теряют форму, и думающий о том, что больше не надо их называть словами, ибо это последний путь.

Это безлюдная ночь, запертое кафе в переулке Одиннадцати, где покойный Македонии Фернандес говорил мне, что смерти нет.

Не хочу продолжать, это слишком мое, личное. Эти вещи слишком самостоятельны, чтобы строить из них город.

Буэнос-Айрес – это другая улица, по которой никто не ходит, это та сердцевина яблока, тот самый последний дворик, который закрыли здания, это мой враг, если есть вообще таковой, я ему (впрочем, как и себе) посвящаю стихи, это старая книжная лавка, которую снова находишь, это то, что исчезло и то, что будет, это там, впереди – неизвестность. Это центр, окраина, пригород, незамеченный и желанный, никогда не мой и не твой.

Мне рассказали об этом в Техасе, но эта история произошла в каком-то другом штате. Главного героя, высокого, как все американцы, с неясным цветом волос, звали кажется Фредом. Фред Мурдок. В нем не было ничего оригинального, это-то и отличало его от пижонствующей молодежи. Он уважал книги и верил тем, кто их писал. В его возрасте мало кто знает, чему себя посвятить, так и Фред полагался на волю случая и готов был заняться персидской мистикой, венгерскими диалектами, вступить на дорогу войны или стать математиком. В университете ему подсказали заняться обычаями индейцев, а пожилой профессор предложил Фреду ехать в прерию и там изучать редкие, сохранившиеся еще племена.

Надо было пожить в шалаше и, наблюдая чужие обряды, разгадать их глубокий смысл, секреты индейских магов. По возвращении Фред написал бы об этом работу. Мурдок был, впрочем, не рад. Один из его предков погиб на границе, и эта старая боль семьи почему-то его смущала. Не говоря уже о тех трудностях, что ждали его на пути, ведь эти дикие красные люди должны были принять его в клан, верить ему как себе. Однако Мурдок поехал.

Больше двух лет он прожил в пустыне, укрываясь то шкурой, то небом. Он вставал раньше солнца, ложился глубокой ночью. Он видел сны на наречии, которого не могли знать его мать и отец.

Он привык к грубой пище и странной одежде, он забыл и друзей, и город, в котором знал каждый камень.

По истечении некоего срока, жрец племени стал давать Фреду задания, упражнения для тела и духа. Жрец приказал ему вспомнить какой-нибудь странный сон. Прошло время и в лунную ночь ученик увидел во сне бизонов.

Наутро он рассказал Учителю об увиденном. С тех пор маг начал открывать ему тайну. Ранним утром, спустя два года, Фред оставил индейцев. Вернувшись в город, он вдруг почувствовал ностальгию по прерии, по той самой степи, где когда-то грустил о городе. Профессору он сказал, что решил не опубликовывать добытую им информацию.

– Ты связан клятвой?

– Нет просто я не способен вам рассказать то, что я теперь знаю.

– Тебе мало английского языка? – усмехнулся профессор.

– Ничего подобного, сэр. Теперь, овладев секретом, я бы мог изложить его тысячью разными способами. Дело в том, что наша наука, которой я должен подарить это знание, кажется мне теперь совершенной глупостью.

И после паузы:

– Кроме того, Тайна – ничто, по сравнению с той дорогой, которую я прошел.

Профессор стал прощаться:

– Я сообщу об этом Совету. Вы хотите вернуться к ним?

– Нет. Это не нужно. То, чему я обучен, пригодится везде.

Фред женился, потом развелся, и работает теперь в Йеле библиотекарем.