Причина этого в том, что в уклады жизни в обществе должны сменять друг друга по очереди: рабовладение сменяется феодальным укладом, феодализм – капиталистическими отношениями, капитализму на смену идут идеи социального равенства, а уж внутри социализма – особенности построения разнообразных коммун и колхозов порождают опять-таки начатки рабовладения. Так вот, Аристократия по сути своей – носительница феодальных идей, и в том случае, ежели ее нет (была некогда вырезана, как в Китае), – некому смещать точку социального равновесия от рабовладения к феодализму, и все общество в целом начинает застревать на фазе рабовладения, откуда при неких условиях оно может скачком переходить, не задерживаясь в феодализме, сразу к капиталистическим отношениям (что мы и наблюдаем в современном Китае).
Короче говоря, сильная Аристократия в государстве приводит к тому, что государство становится агрессивным, способным стратегически планировать свои действия (то есть ведет многоходовую, преемственную политику с дальними целями), создает мощную промышленность с уклоном в тяжелую индустрию, имея в виду, прежде всего, военный аспект своего развития, и, наконец, подталкивает развитие естественных наук – опять же с выходом, прежде всего, в военные технологии. Кроме этого, разумеется, развивается сильная власть.
В «Тарасе Бульбе», про которого сломано немало копий, обычное обвинение критиков состоит в том, что казаки перед смертью часто поминают веру православную, а так как быт и нравы этих людей всем известны, критики весьма сомневаются в такой уж нарочитой религиозности «степных лыцарей».
Да, с тех пор много воды утекло и многое забывается. Однако в любом фильме о Великой Отечественной мы сплошь и рядом видим сцены того, как люди идут в последний бой и с чувством говорят: «Считайте меня коммунистом!» или просят перед сражением принять их в партию. И ни у кого это не вызывает ни малейшего изумления, несмотря на то, что на тех же коммунистов или компартию в последнее время немало гуана вылито. И все понимают, что вчерашний шахтер и колхозник перед тем смертным боем коммунистического «Манифеста» в глаза не видывал и скорей всего думает, что Энгельс был женой Маркса. То есть о том, что такое коммунизм, представления у него самые смутные. Однако он перед Курской битвой просит принять его в партию с тем же пылом, что и давешний казнокрад и горький пьяница Мосий Шило перед боем просит друзей постоять за крест православный и Русь-матушку. И его берут в коммунисты, равно как казаки будут целовать крест перед Мосием.
Равно как пираты Френсиса Дрейка, выходя на бой с Непобедимой армадой, будут бить челом перед государыней и клясться умереть, но не сдаться католикам (отличие англиканской церкви от католической только в том, что у англиканцев король вместо папы. Во всем остальном разницы не замечено). Они будут клясться на католической Библии и целовать крест католический и плакать, когда Елизавета ответит им: «Идите и спасите нас от католиков!».
В последнем примере особенно хорошо видно, что под религиозностью очень часто имеют в виду два самых разных понятия, и религиозность казаков Тараса Бульбы, пиратов Дрейка иль безымянных солдат, принятых в коммунисты перед Сталинградским сражением, не вызывает сомнений, но она отличается от религиозности польского шляхтича или испанского инквизитора, собирающегося на бой с иной стороны.
Так вышло, что историю того же Тараса Бульбы больше описывают и критикуют именно те, кто унаследовал традицию выморочной Речи Посполитой, и с их точки зрения внезапная религиозность того же Мосия Шило выглядит удивительно. Это значит лишь то, что, скорее всего, предки их не стояли «под Орлами» у той же батареи Раевского и при Полтаве. Их не было. (Боюсь предполагать, где были предки сих описателей с критиками в дни Отечественной. Предположим, что по дефолту они были эвакуированы в Ташкент с прочими деятелями культуры.) Именно поэтому они и не могут понять, откуда берется несомненная религиозность Мосия Шило, ибо в их традициях этого всего не было (это же и причина, почему не стало Речи Посполитой, и это для них обидно).
Итак, повторим функции двух верхних классов любого общества. Духовенство – скрепы данного общества, которые не дают данному государству разваливаться. Они же и смирительная рубашка для любого общества, порой не дающая ему шанс на развитие.
Аристократия – мотор, расширяющий территорию данного общества и стратегический центр управления, выбирающий те или иные внешние цели для государства.
То есть общество со слабым Духовенством теряет свои территории так, как это происходит в России и Англии, со слезами, обидами, но чувством: «Хрен с вами, мы все равно все вернем», а общество с сильным Духовенством типа французского иль испанского обязательно устроит кровавую резню в Алжире или Голландии, ибо здесь цели гораздо более охранительные, и совершенно нет никакой уверенности, что все удастся вернуть. Поэтому и уходят, убивая всех, кого смогут, отравив родники и нагадив в колодцы.
Со времен Эсхила так повелось, что главными лицами любой пьесы были и остаются мудрецы и герои, и потому Духовенство и Аристократия были и остаются у нас классами управляющими или господствующими.
Перейдем теперь к классам управляемым. Для начала вообразим себе некое сфероконское общество, в котором всех четырех классов поровну. Выяснится, что каждый аристократ и духовник приносит по одному условному ресурсу в общую копилку данного общества, ремесленник создаст три ресурса, а крестьянин – пять. Это значит, что если обществу нужно больше ресурсов, то выгоднее, чтобы у нас было больше крестьян, если же ресурсов достаточно, то можно размножать хоть аристократов с духовниками. То есть господствующие классы по сути своей являются нахлебниками на этом празднике жизни, ремесленники кормят сами себя (и еще чуток остается), зато крестьянин работает за себя и того парня.
3. Буржуазия – плуты, торговцы и воры. Цветок – «цветы»
Создатель теории древнегреческого театра Эсхил когда-то сказал, что в театре все сводится к отношениям трех актеров, играющих на фоне огромного хора, который все их действия комментирует. Самого младшего и поэтому ловкого из актеров Эсхил при этом называет плутом, торговцем иль вором (в зависимости от рода пьесы), и он должен отвечать в любой пьесе за «развлечение зрителя» или на худой конец на его долю приходятся шутки, проказы и розыгрыши. При этом роль плута понималась трояко: с одной стороны, именно он втравливает героя во все события, и в этом его роль отрицательна, с другой – он советами помогает герою из событий выпутаться, и в этом его роль положительна, а в третьих – именно плут был гонцом иль посланником, который сообщал герою «волю богов».
В азиатской же натурфилософии – в искусстве составления живых композиций – также утверждается, что она составляется из трех цветков, и самый короткий цветок помогает объединить композицию в единое целое и придает ей «особость». Он отвечает за объем композиции и зовется просто «цветок» или «растение».
Буржуазия занимается тем, что ей ближе к сердцу, – экономикой. Она выходит из ремесленных цехов и гильдий – больших городов, и поэтому она связана с легкой и пищевой промышленностью, сферой услуг, а также всем, что каким-то образом связано с частной жизнью граждан и их потреблением. В идеале буржуазное общество видит себя в мире без войн и насилия, где правит богатство и нет морально-правовых норм, чтобы это самое богатство как-либо ограничить. Не случайно Венецию мы знаем по Венецианскому карнавалу, где люди, скрывая личность под маской, могли делать что им угодно – от невинных шуток до самых разнузданных развлечений, когда совокупление происходило невзирая на возраст, пол и вид объекта страсти. С одной стороны, это кажется дикостью или особым приколом для привлечения туда любострастников со всей Европы, а с другой – это указание на слабость веры, нарочно подчеркнутое местной властью. Раз нет норм и правил, то нет и чувства вины, которая порождена моралью и совестью, а стало быть, можно грабить, обирать и эксплуатировать любую сиротку. «Вчера я встретил сиротку, – маленькая, ручки-ножки худенькие, на виске жилка синяя… Не поверите, господа, – я плакал! Е**л и плакал!» — это именно про то самое.
