— Андрей, Андрей, Андрей! Где Андрей?

Врачиха и фельдшерица держали ее, но она все кричала, и тут водитель догадался бодро крикнуть:

— Уймись, к Андрею и везем!

— Хорошо, — прошептала Эста и закрыла глаза.

Тетя Тоня была крепкой женщиной лет восьмидесяти, она всю жизнь работала уборщицей в разных учреждениях, и сейчас работает — моет свой и соседний подъезды. И всю жизнь на ее шее сын Славик, закончивший когда-то филфак университета, работавший в многотиражных газетах, ведомственных мелких издательствах, еще где-то, постоянно выпивая, но редко при этом напиваясь, держась на подсосе; в сорок лет заполучил обширный инфаркт, как, по его выражению, и положено всякому интеллигентному человеку, и засел дома за своим стареньким компьютером, откуда он черпает причудливую информацию обо всем на свете — уверен, например, что Гитлер не самоубился, а прожил в Аргентине еще тридцать лет, что населения в России не сто сорок шесть с чем-то миллионов человек, а не больше ста, но эту правду скрывают, что правительство России финансируется американскими спецслужбами, они же запустили коронавирус — для того, чтобы с помощью обязательной вакцинации поголовно всех зомбировать.

Вот и сейчас он, обрадовавшись Галатину, начал делиться с ним последними поразительными новостями, раскрывающими заговоры мировых элит, но Галатин пообещал, что еще зайдет послушать, и повел тетю Тоню к себе, излагая свою просьбу:

— Отец, ты же знаешь, теть Тонь, спит почти все время, надо только заходить регулярно и посматривать. Дней пять-десять, не больше. Рубликов за двести в день — устроит?

— Устроит, — покладисто отвечала тетя Тоня, проходя впереди любезно открывшего перед ней дверь Галатина и занимая дородным телом весь дверной проем.

Постаревший Дон Кихот и постаревшая Дульсинея, невольно подумал Галатин, глядя на отца и тетю Тоню. Отец стоял у плиты и варил в кастрюльке два яйца, зачем-то помешивая.

— Ты чего мешаешь, Руслан Ильич, быстрей не сварятся! — засмеялась тетя Тон, войдя в кухню.

— Для равномерности, — ответил Руслан Ильич. — А то бывает, с одного боку твердо, с другого жидко. А я люблю, когда средненько.

Галатин объяснил отцу, а заодно и тете Тоне: ему надо уехать в Москву, тетя Тоня будет заходить, смотреть, как и что, продукты в холодильнике, в шкафах и ящиках, запас недели на две, разве только иногда прикупить что-нибудь скоропортящееся — кефир, творожок, это нетрудно.

— Ничего трудного, — подтвердила тетя Тоня. — Но лучше йогурт, а не кефир. Я себе беру, и вам советую. У меня всю жизнь поджелудочная щемила, а как начала йогурты пить лет двадцать назад, забыла, где она, поджелудочная, ей-богу говорю. Нет, все-таки, если сравнить про советское время, продукты лучше стали. И все вообще. Меня всю жизнь перхоть мучала, а начались все эти шампуни, раньше же мылом волосы мыла, да еще хозяйственным иногда, а как пошли шампуни, даже если дешевый взять — нет перхоти! Как отрезало!

Отец в это время достал яйца, положил на тарелку, сел за стол, насыпал на тарелку горку соли, начал облупливать яйца, придирчиво тыча в очищенные места пальцем — достаточно ли мягкие.

— Все понял, пап? — спросил Галатин.

— А?

— Тетя Тоня заходить будет.

— А ты куда?

— В Москву еду.

— Езжай, а она мне зачем?

— Невежливый ты, Руслан Ильич, — упрекнула тетя Тоня. — Зачем! Нравишься ты мне, вот зачем!

Руслан Ильич недоверчиво посмотрел на соседку.

— Шутишь, что ли?

— Какие тут шутки!

Руслан Ильич подумал, хмыкнул и продолжил свое кропотливое занятие. Облупил яйцо, приготовился обмакнуть его в соль, но замер. Поднял глаза на тетю Тоню:

— А ты давно из Москвы-то?

— Здрасьте, приехали! Откуда ты Москву взял?

— Он говорит.

— Я говорю, пап, мне в Москву надо. Антон у тебя там, внук, помнишь? С женой Настей и дочкой Алисой. Помнишь?

— Помню, а как же, — бесцветно сказал Руслан Ильич. — Всех помню. И Настю, и Алису, всех внучек помню.

Тетя Тоня и Галатин переглянулись.

— Не помнит, — сказала тетя Тоня. — Вот беда-то, на глазах увял человек. Какой был умный, я прямо гордилась, что такой сосед у меня. Хорошо, Женя не видит, что с ним стало. Можно сказать — инвалид по памяти. Но хоть ходячий, большое счастье, если вспомнить, как мама твоя лежала. Не дай бог мне так же слечь, Славик у меня погибнет сразу же, ничего сам не умеет. Господи, убереги!

Она перекрестилась на кухонную потолочную лампу и утерла глаза.

Руслан Ильич словно и не слышал, вдумчиво ел яйцо, закусывая его хлебом.

Тут позвонил Иван Сольский, сказал, что подъезжает к дому. Галатин вручил тете Тоне ключи и деньги. Добавил не в зачет тысячу:

— Это на йогурт и еще на что-нибудь, если попросит.

— Купим, не волнуйся. Ты когда едешь-то?

— Как раз сейчас решаю.

Галатин вышел, когда Иван подъехал на старом, заляпанном грязью джипе. Или это не джип, а как они называются? — универсал, кроссовер? — Галатин эти слова слышал, но что они означают, не понимает, у него никогда не было машины, ко всему механическому равнодушен.

Подойдя к машине, он открыл дверцу и увидел перед собой смеющегося Ивана.

— Вот и все так путаются, — сказал тот. — Видят же, что я справа, а все равно эту дверку открывают. Садись с той стороны.

Галатин понял: у машины Ивана руль справа. Редкость для Саратова.

Зашел с другой стороны, сел, поехали. Галатину странно было сидеть слева, где обычно водительское место.

— А почему такая, Ваня? — спросил он. — Если бы в Сибири, на Дальнем Востоке, там, я читал, таких половина, а тут, я вижу, ты один.

— Не один, но с правым рулем у нас мало, это да. Ты разве раньше не ездил со мной, не знаешь? Это у меня уже третья праворукая. Почему? Потому что чистая японка. Ей двадцать лет, но я ее до ума довел, и она еще лет пять откатает без фокусов. На миллион километров до убоя рассчитана. А сейчас они делают — на двести тысяч, на сто пятьдесят. Чтобы быстрее запахал ее, выкинул или продал по дешевке и купил новую.

— Нечестно, — осудил Галатин.

— А что честно, Вася? Что где честно? Я вот эту машину, с которой ты поехать хочешь, запущу в рейс, и на этом все, сворачиваю лавочку. Достали!

— Чем?

— Да всем!

Иван крутанул головой, сморщился и цокнул языком, такой кислой для него была эта тема.

А голова у него была крепкая, коротко стриженная, лицо грубовато-энергичное, с резкими чертами, умными темными глазами, всегда, сколько помнит Галатин, немного насмешливое, но насмешка эта с горчинкой, а горчинка — от хорошего знания жизни. Такие лица, должно быть, бывают у отставных генералов, наблюдающих, как разваливается армия, которой они командовали.

Правда, Иван, насколько известно Галатину, отставным в этой жизни быть не собирается, всегда ворочал большими и малыми делами, поэтому и печально чувствовать его огорченное настроение. А сравнение с генералом объясняется тем, что Иван когда-то был военным, офицером, но по какой-то причине из армии довольно быстро уволился. Галатин никогда не расспрашивал об этом, а сейчас вдруг захотелось узнать.

— Ваня, а ты вот в армии служил и ушел, почему?

— Чего это ты вспомнил? — удивился Иван.

— Просто интересно стало.

— Ничего интересного. Да и долгая эта история. У меня брат двоюродный в Москве кино снимает документальное, подбивал меня: давай фильм сделаем про твою жизнь. Ты, говорит, в кадре, произносишь монолог, а я добавляю хроники. Целая эпоха, вроде того, получится. Даже название придумал: «Как меня убивали».

— Эффектно.

— Да уж. Я с Татьяной посоветовался, с женой, она говорит: тебе что, нужна такая слава? И люди, про которых говорить придется, они же реальные, могут обидеться. И я отказался. Убивали, не убивали, но по результату я до шестидесяти шести дожил, троих детей вырастил, внуков пятеро, всем до сих пор помогаю, можно гордиться.