- Очнись, дядя! Она же...- Ну да бог с нею, не станет, обижать: каждый живет как может, она для него вроде... раненной при шторме птицы, что ли.

"Да,- сказала резко Асия,- не желаешь слышать правду". Но это еще не все главный удар был впереди: "Я бы ни за что не взяла у тебя рекомендацию!" (Асию недавно приняли в партию, и рекомендовали ее Сабир-муэллим, Сурен, Молодежный союз дал рекомендацию. На Морском стала кандидатом, а красную книжку получит в Степном, куда переедет к родителям Ильдрыма.) "А мне нельзя, мы же родственники!" "Если б даже не были родственниками".

"Это почему же? Чем я провинился перед тобой?"

"Не передо мной, а перед..." - кем? - "...перед самим собой! На что ты тратишь свое время?"- И снова умолкла: знает о разговоре Расула с Сабиром, Ильдрым рассказал.

"Но ведь праздник!"

"Не слишком ли они часты?"

Расул пожал плечами: "А я при чем?"

"Ты - не я. И не Сабир. Ты мог бы!"

"Что вы заладили одно и то же: что ты, что Сабир!.."

Сабир вдруг (очевидно, уже не раз об этом говорили они с Суреном): "Тебе-то зачем это, Расул?"- Он понял, но смотрит недоуменно, и снова голос Асии: "Пре*-красно понял!"- "Ох и стукнут однажды кулаком!- и хлесткий взгляд на Расула.- Погорит кое-кто крепко!" (и погорел ведь Устаев).

Нет, Сабир еще не весь выговорился: "И у тебя находится время на эту парадность?"

"Не рады меня видеть?"- Расул пытался отшутиться.

"Я не хочу тебя обижать.- И отчеканил:- Или ты отрываешься от важного дела ради собственных удовольствий, или дело, которым занимаешься, может обойтись без тебя, раз ты часто его оставляешь! Одно из двух!"

"Ну, ты загнул!"

"Я тебе еще не то скажу: может, дело твое - одна видимость, и цепь не пострадает, если вынуть твое звено".

И тут Сурен - Расулу, пока Сабир вовсю не разошелся, не остановишь потом, терзаться будет, смущенно объяснять, что нет сил, контузия и прочее:

"А чего ты не приехал к нам на Морское? Я, по правде, ждал, думал, представишь как школьного друга, я в списке твою фамилию видел".

(А Ильдрым молчит: он тоже, честно говоря, ждал, как-никак свояки!)

"Попросил другой маршрут".- И смотрит на Ильдрыма: мол, ты-то знаешь!

А Сабир, казалось, этого и ждал: "Если б мне тогда,- и правой рукой, она согнулась намертво: не разогнуть, не согнуть, "моя несгибаемая рука!" говорил Сабир; но пальцы руки и кисть действуют, так что писать этой рукой Сабир может, куда-то показывает,- если б мне тогда сказали, что я буду с тобой спорить, очевидные истины отстаивать!.."

"Ладно",- успокаивает его Сурен.

"А ты миротворец!"- перебивает Сабир.

"Ну чуть переборщили, подумаешь, на пароме столы накрыли, а потом еле-еле карабкались на эстакаду!., ну, лишнего перебрали, гости ведь!"

Сердце у Асии болело. Заботятся о Расуле многие, но так, как она,- ей кажется,- никто; убедила себя, что понимает его и видит, как он мучается; и что, оставь она его, что-то важное утратит Расул, будет как заведенная кем-то на срок механическая игрушка; Асия проймет Расула добротой. И ночью звонит в гостиницу:

"Как улетаешь? А мою долму не поешь? Я тебе с гранатом кутабы, пирожки, вчера испекла! И с зеленью, ты же любишь, я знаю!- И перед тем как повесить трубку:- Тебя, между прочим, Сабир-муэллим,- он же для нее учитель,- очень видеть хотел!"

"Виделись, спасибо!- ответил Расул.- По душам

поговорили!"

"Да?"- и уже жалеет, что затеяла разговор о Сабире.

"Ильдрым тебе не рассказал, и он был там!"- Смолчала: вчера Ильдрым был расстроен, рассказал. "Что же ты притворяешься?"- уколол Расул.

И утром рано Асия заявляется прямо в гостиницу с двумя кастрюлями, в них горячие кутабы, ее не пускают, а тут Расул, гостей ведут к завтраку, ну и угостила всех Асия: каждому по кутабу с гранатом и зеленью; Расул представил ее гостям: "Свояченица моя".- И рад, и как-то неловко за визит Асии, а те нахвалиться не могут, особенно шеф Расула, едят и хвалят, не успели остыть, горячие, сочные.

И никто не знает, что улицу, на которой все они стоят в ожидании машины, чтобы ехать на аэродром, а шеф хвалит кутабы, вскоре назовут именем Ильдрыма,

"С чего начал,- качает головой Асия,-и чем кончил".

Постоянный укор свояченицы: она пытается пробудить в нем... кого? мыслителя с трезвым (после долгих дум) взглядом? Или отчаянного, столько накопилось, борца? И чтоб Расул не утратил чувства беспокойства, а оно всегда при нем. Нет, не всегда: в его праздничные приезды была бездумность, уши глохли от лести, язык проглатывался с яствами, взгляд туманился, упиваясь гладью и ширью, а душа, наслаждаясь, ликовала.

Высокую ноту взяла Асия. Это когда Расулу стало невмоготу.

"Действуй!"

"Я взбунтовался и открыл тайну реке, а она унесла",- отшутился.

"Уж лучше высыхающему колодцу!"

"Почему?"

"Вырастет камыш, вырежут свирель, и она заиграет".

"Пастушью мелодию?"

"Нет. Откроет всем тайну".

Укор? Расул прилежный ученик, который с чего-то вдруг обленился, а она строгая учительница, начитавшаяся книжек долгими зимними ночами в селе, после того как заснут в соседней комнате родители Ильдрыма.

И усмешка Расула вышла кривая.

"Тебя учить? Или перевелись друзья?"

Столько передумал за эти годы Расул, что уже не знает, вправду ли Асия с ним говорила:

"Наверно, я жду, когда начнешь ты, а ты - когда я... Что ж, ты вправе упрекнуть меня. А ведь помню, хотела у тебя рекомендацию взять, но нельзя, родственники".

Прежде говорила иначе.

Еще жив Ильдрым, и было это не на Морском, а в Степном, куда переехала после гибели Ильдрыма, получала красную книжку, здесь тоже по новому кругу рекомендации: Сабир левой рукой долго и аккуратно писал, сидя в кабинете истории и макая перо в фиолетовые чернила, специально купленные, ибо шариковой ручкой нельзя, а Сурен дополнил эпизодом трагической гибели, которую она восприняла "мужественно", слова Сурена были четки и лаконичны, без сантиментов.

И о последующем шаге Асии: объяснить мотивы, подчеркнув, как писал Сурен, моральные аспекты. А третья рекомендация из совхоза, партийного секретаря, под его ответственность; тянул он: подожди да подожди, надо, мол, сначала с нулями решить, что и как.

"И я клялась в заявлении..."

"Мы все клялись".

"И что же дальше?"

"Вот и начни,- он ей,- с сестер".

Расул помнит, что Асия сразу замкнулась, обиделась и в ней сидит глубоко гордость за свой род. Не одна она гордится: и он тоже гордился. Айша была права. "Кто к нам примкнет,- говорила она,- того и вознесем". И вознесла!..

Такие вот страсти времен минувших.

А накануне летом - еще жив Ильдрым - стабильность! Крепость! И ничто не застанет врасплох. И Айша... но и не без тайн, ибо у каждого своя дума, и она год от году обретает зримые контуры: Агил то ли бомбардир, то ли анархист, это Аскер придумал, и маменькин сынок, Айна обожает его, возомнил, что нет ему ни в чем запрета, Марьям-ханум, как говорится, души в нем не чает, первенец-внук, но неведомо, в каких глубинах копится в нем и рвется наружу боль, как яд: спорит с отцом, дерзит матери, груб с Марьям-ханум, иронизирует с Бахадуром, которого ему каждый раз в пример, и легко слетают с языка колкости, а там кто как хочет...

Да, как порвет с семьей, заплатит штраф за "утерю документа" и по метрике возьмет школьную фамилию, бывшую отцовскую, которую взрослые уже подзабыли, станет Аллахвердиевым.

Адилу скоро в школу идти, он молчун-тихоня, обделили его энергией Махмуд и Зулейха, и он выступает в роли публики, будто поддерживая Агила, а на самом деле рядом с ним по инерции, от лени или безволия, и Махмуд определит его по ведомству техническому, неудовлетворенная страсть отца, рядовым инженером, Зулейхой столько накоплено, что хватит и Адилу, и его детям, да и Махмуд тоже, случается, внесет долю в копилку, и немалую, услуга за услугу: уж раз в году может он о ком-то доброе слово сказать, заказ чей-то выполнить, тучи разогнать, а ясное небо над головой что-то да значит, даром это не делается, не придерешься.