На премьере в Лондоне, где спектакль должен был идти пять недель, Оливье, демонстрируя безупречное произношение, поблагодарил зрителей на шести языках. На этот раз некоторые критики, видевшие постановку впервые, вынесли суровый приговор драме Шекспира. Рецензия в одной национальной газете называлась так: “Неужели эту комедию ужасов стоило возить по всей Европе?” Но самобытная трактовка Брука и игра Оливье получили восторженные отклики, а “Таймс” провозгласила несчастного Тита одной из самых значительных ролей сэра Лоренса.

С профессиональной точки зрения летом 1957 года Оливье по-прежнему многое удавалось. Он был на виду и в театре и в кино, что подтверждали контракты на возобновление “Комедианта” и на съемки в “Ученике дьявола”. Более того, он пожинал плоды одной из грандиозных вест-эндских сенсаций — поставленного им “Лета семнадцатой куклы”, первой австралийской пьесы, когда-либо сыгранной в Лондоне, причем австралийскими актерами. Однако в других отношениях для него начинались весьма неприятные времена. Наступил период всеобщих протестов и демонстраций, театр стал бороться за собственные цели — прежде всего за отмену налога с увеселений и принятие нового законодательства, согласно которому нельзя было бы снести театральное здание, не построив взамен другого. Естественно, сэр Лоренс обещал движению свою поддержку. Однако он не обладал должным вкусом к выступлениям вне сцены; когда Дороти Тьютин возглавила вместо него депутацию в палату представителей, Оливье признался: ”Боюсь, что я не подхожу для подобных мероприятий”.

Нельзя сказать, что для них больше подходила мисс Ли, но, верная себе, она бросилась в битву с пламенной решимостью, разгневанная сообщением о том, что театр “Сент-Джеймс” должен пойти на слом, освободив место для административного здания. Первая организованная Вивьен демонстрация «Спасите ”Сент-Джеймс”» потерпела фиаско: жалкая, потерянная процессия из актрисы Атен Сейлер, критика Алана Дента с рекламным щитом и самой Вивьен с заимствованным в кабачке колокольчиком прошествовала от Флит-стрит до Вестминстера в сопровождении лимузина мисс Ли. Никто не принял этого всерьез. Однако следующее выступление мисс Ли привлекло уже всеобщее внимание. Весьма эффектным образом вмешавшись в прения палаты лордов, она поднялась на галерее во весь рост со словами: «Господа, я хочу выразить протест по поводу уничтожения театра “Сент-Джеймс”», за что была выведена из парламента.

Часом позже она уже готовилась выйти на сцену театра "Столл” (тоже предназначенного на снос) и дать вырвать себе язык в роли злополучной Лавинии. Согласившись, что никогда не играла хуже, чем в тот вечер, она, однако, ни о чем не жалела. Напротив, за кулисами она вспылила еще сильнее: ”Не будет ”Сент-Джеймса”, не будет и меня. Я уйду со сцены и уеду из Англии, я действительно это сделаю. Я не могу находиться в стране, где не ценят искусства вообще, а сценическое искусство просто медленно убивают, разрушая театры”. Сэр Лоренс, еще не сняв костюма Тита, поцеловал Вивьен, узнав о ее приключении. Во всеуслышание он заявил лишь следующее: “На мой взгляд, она поступила очень достойно и самоотверженно”.

Оливье не сразу принял участие в столкновении, отдавая себе отчет в том, что “Сент-Джеймс”, в котором колонны заслоняли вид на сцену с очень многих сторон, был исключительно неудобным театром. Но теперь он заявил в “Таймс” следующее: “Многим лондонским театральным зданиям далеко до идеала, однако сегодня страсть к разрушению заставляет думать, что иметь несовершенный театр все же лучше, чем не иметь никакого”. Сражение растянулось еще на неделю. Мисс Ли обнародовала тот факт, что сэр Уинстон Черчилль предложил Фонду спасения театра 500 фунтов, добавив при этом в письме: “Как член парламента, не могу одобрить Ваши противозаконные действия”. Она вела переговоры с застройщиками, организовала еще одну демонстрацию — на этот раз столь внушительных масштабов, что Оливье шутил, не придется ли ему назвать себя мистером Панкхерстом. К сожалению, было слишком поздно. 27 июня Оливье с мисс Ли пили шампанское на вечере прощания с театром. Была сделана последняя отчаянная попытка найти деньги, чтобы выплатить застройщикам компенсацию и модернизировать здание. Американский миллионер-меценат Хантингтон Хартфорд согласился внести 35 тысяч фунтов. Однако к этому времени требуемая сумма возросла да 500 тысяч, став таким образом совершенно нереальной. В октябре работы по сносу театра уже начались. Теперь сотрудничество Оливье и Вивьен Ли с театром ”Сент-Джеймс” увековечено в мраморе — две доски с высеченными на них профилями висят у входа в стеклянную громадину, сменившую стодвадцатидвухлетний театр Брэма, Диккенса и Ирвинга, театр, которому Уайльд был обязан своим самым громким успехом и который в течение семи весьма плодотворных лет служил сэру Лоренсу как актеру и режиссеру. На этой сцене ”Ларри и Вив”, любимцы английского театрального фестиваля, выступали в двух драмах о Клеопатре с триумфом, едва ли не самым памятным в истории их творческого союза. Теперь, по иронии судьбы, занавес в ”Сент-Джеймсе” упал в последний раз одновременно с их последним совместным выступлением и в театре, и в кино.

4 августа завершился показ ”Тита Андроника”. Двумя неделями позже грубое вторжение в личную жизнь Оливье приковало к ней всеобщее внимание. Супруги не скрывали, что решили провести летний отпуск раздельно: сэр Лоренс отправился в поездку по Шотландии со своим сыном от предыдущего брака; мисс Ли вместе с первым мужем, Ли Холманом, повезла дочь Сюзанну в Италию. Посторонним людям такая ситуация могла показаться странной, однако для заинтересованных лиц в ней не было ничего исключительного. Мисс Ли всегда оставалась в самых дружеских отношениях со своим бывшим супругом. Сэр Лоренс и Джилл Эсмонд также сохраняли теплоту и уважение друг к другу и в скором времени собирались вместе отпраздновать в Нотли совершеннолетие сына. Только, так и могли, с их точки зрения, держаться взрослые и воспитанные люди. Во всяком случае, никто, кроме них самих, не имел права решать, как семье распорядиться летним отдыхом. К несчастью, миссис Джин Манн, депутат парламента от лейбористской партии, притом мать пятерых детей, думала иначе. Выступая в Эдинбурге перед Национальной конференцией по благотворительной деятельности, она возбудила интерес слушателей следующим заявлением: "Та самая женщина, которая атаковала палату лордов, отправилась в отпуск со своим первым мужем. Второй муж отдыхает где-то вдали от нее. По-видимому. никто не считает это предосудительным… Вот какой безобразный пример подают нашим детям люди, занимающие столь видное положение".

Местные репортеры не могли поверить собственной стенограмме. Благодаря оскорбительному выпаду одной женщины, бичующей другую, обычная нудная работа принесла неожиданный дивиденд в виде сенсации: они получили материал на первую полосу национальной прессы. С этого момента супружеская жизнь Оливье стала постоянным предметом обсуждения в светской хронике; слухи о надвигающемся разрыве то подтверждались, то опровергались в течение целых трех лет. В отличие от популярных кинозвезд, откровенно обсуждающих свои семейные дела, чтобы потом насладиться газетными заголовками, Оливье никогда не искали столь пристального внимания к своим особам. Однако избежать его им не удалось — за статус самой прославленной супружеской пары театра и кино приходилось платить дорогой ценой.

Лишь двое действующих лиц могут знать до конца, что именно приводит к разрыву того или иного брака. Судить о страданиях и мучительной боли человека, переживающего распад долгого союза, тоже может только тот, кто испытал нечто подобное. Здесь не место восстанавливать все сплетни и контр-сплетни, все улики, выдававшие неприятности в семье Оливье. Следует только сказать, что в их углублявшемся взаимоотчуждении нельзя винить ни конкретного человека, ни конкретное событие.

К разрыву привело медленное разложение их союза, вызванное отчасти постоянным профессиональным напряжением, отчасти — явным несходством их характеров, которое с возрастом становилось все очевиднее. Близкие друзья знали об этих трудностях задолго до того, как миссис Манн бросила первый камень.