”Снимать эту картину никак нельзя, — сообщил, дружески улыбаясь, Брин. — Речь идет не о том, чтобы изменить какой-нибудь эпизод. Весь сюжет совершенно неприемлем. Вы показываете человека, прелюбодействующего с женой другого. Но у него есть жена, а у нее — муж, и она рожает от него ребенка, и ни один из них не только не испытывает угрызений совести, но даже не сознает, что поступает дурно. Исключено!”

”Но фильм уже почти завершен! — протестовал Шерифф. — На него потрачен миллион долларов!”

“Весьма печально, — сказал Брин. — Если бы я получил сценарий вовремя, я бы предостерег вас и сэкономил ваши деньги… Беда заключается в том, что в своем сценарии вы покрываете преступление. Вы прославляете его, делаете волнующим и романтическим; и вашим героям оно сходит с рук”.

Корда был в ужасе. Он уже снял Трафальгарскую битву, потратил слишком много денег, чтобы все бросить. Но в конце концов Шерифф и его соавтор Уолтер-Рейш нашли выход. Вспомнив, что отец Нельсона был деревенским священником, они решили вставить сцену, где скованный подагрой старик, сидя в инвалидном кресле, проклинает сына за безнравственное поведение. ”Ты поступаешь дурно. Ты совершаешь зло, осуждаемое всеми праведными людьми. Это принесет тебе несчастье, и я умоляю тебя не видеться больше с этой женщиной”. Нельсон выглядит весьма сокрушенным. ”Я знаю. Ты прав абсолютно во всем. Я понимаю, что совершаю подлую, непростительную вещь, я стыжусь своей слабости, которая вынуждает меня к этому”. Один целиком вымышленный диалог, лишенный всякого исторического фундамента, удовлетворил цензора и спас фильм.

”Леди Гамильтон” — самый неожиданный успех Оливье на экране. В этой дешевой картине, снятой в немыслимо короткий срок, кораблями для грандиозных морских битв служили макеты, а сценаристы ежедневно сочиняли дополнительные реплики. Однако получившаяся в итоге ура-патриотическая лента с огромным успехом прошла во многих странах, в том числе в России. Проводя очевидную параллель с современными событиями (“звездный час” Британии, одиноко выстоявшей в долгие годы наполеоновских войн), фильм идеально соответствовал духу времени и, что весьма показательно, стал любимым фильмом Черчилля. В августе 1941 года его показывали на борту “Принца Уэльского”, везшего Черчилля на Атлантическую конференцию с президентом Рузвельтом.

С пропагандистской точки зрения это была одна из самых эффективных лент Корды. В 1941 году, когда сенатская комиссия по иностранным связям открыла слушание по вопросу об иностранных агентах США, фильм стал уликой номер один в обвинении, выдвинутом сенаторами Наем и Ванденбергом, которые объявили ”Корда продакшнз” шпионским и пропагандистским центром, работающим в пользу Великобритании и нарушающим тем самым закон, требовавший регистрации всех иностранных агентов. Изобличающей фильм сценой был назван эпизод в Адмиралтействе, где Нельсон-Оливье произносит страстную речь против диктаторов, настаивая на том, что с ними нельзя заключать мир. ”Их надо уничтожать — стирать с лица земли". Он имел в виду Наполеона, но намек на Гитлера был прозрачным. От Корды потребовали доказательств исторической достоверности этой сцены. Он таковыми не располагал.

В результате Корда вместе с продюсером, венгром Стефаном Палошем, предстали перед сенатской комиссией. Биограф Корды П. Табори пишет: ”Хотя у Алекса были в разгаре съемки, сенаторы настояли на том, чтобы, бросив все, он прибыл в Вашингтон. Слушание было назначено на 12 декабря 1941 года. Однако, как мы теперь знаем, 7-го числа случилось нечто, лишившее подобные расследования всякого смысла. Японские самолеты разбомбили Перл-Харбор, и США вступили в войну”.

***

В середине сентября 1940 года произошла одна из самых страшных морских трагедий второй мировой войны, была произведена акция, названная нечеловечески жестокой по обе стороны Атлантики. 13-го числа, в пятницу, наперекор всем суевериям, одиннадцатитонный лайнер "Город Бенарес” отплыл из Англии в Канаду с сотней эвакуируемых детей на борту. Четыре дня спустя корабль торпедировали во время сильного шторма, на расстоянии шестисот миль от берега, нарушив незыблемый закон морской войны, гласящий, что нельзя топить лайнеры в условиях, оставляющих лишь отдаленные шансы на спасение человеческих жизней. Погибло 258 человек; из детей удалось спасти только тринадцать.

Супругам Оливье рассказал о трагедии ее очевидец, писатель и драматург Артур Уимперис, плывший в Лон-Анджелес на свидание с Кордой. Оба испытали чувство ужаса и по-новому глубоко оценили собственное счастье. Всего два месяца назад их дети благополучно совершили опасное атлантическое путешествие. Семилетняя дочь Вивьен Сюзанна приехала с бабушкой, миссис Хартли. Четырехлетний сын Оливье Тарквин плыл на том же пароходе со своей матерью. Встретив их в Торонто, Оливье воспользовались поездкой для того, чтобы лично выступить в нескольких кинотеатрах в пользу канадской кампании по сбору военных средств.

К концу декабря в сложной жизни четы Оливье установилась наконец некоторая определенность. Они могли быть уверены, что до окончания войны их детям гарантирована безопасность. У них не осталось ни театральных, ни кинематографических обязательств. Оливье добился гражданских "крылышек". Теперь можно было удовлетворить "всепоглощающее", по словам Вивьен, желание вернуться домой. За неделю до рождества они пригласили нескольких друзей на прощальный вечер. Их корабль отплыл из Нью-Йорка в Португалию 28 декабря. У причала Оливье заявил репортерам: "Я не вернусь, пока не кончится война".

Хотя 29 декабря на Лондон обрушилась самая жесткая бомбардировка за всю войну, приведшая ко второму колоссальному подару, сражения в Атлантике еще не достигли своего апогея. Тем не менее это было не легкое время для переправы. За месяц потери в тоннаже составляли тогда в среднем 300 тысяч, и Оливье приготовились к худшему, особенно обнаружив, что на их американском корабле трое старших офицеров, включая капитана, были немцами. Вивьен, свободно говорившая по немецки, уловила обрывки разговора, еще сильнее укрепившие ее в подозрении, будто они находятся в руках нацистских шпионов. Мрачным смыслом наполнились малейшее движение глаз или кивок, и все путешествие прошло в атмосфере подозрительности, подходящей для шпионской мелодрамы с Конрадом Фейдтом и Эрихом фон Штрогеймом. Однако, благополучно, без всяких драматических инцидентов, прибыв в Лиссабон. Оливье с мисс Ли заключили, что у них просто разыгралось воображение. Впрочем, впоследствии они стали судить иначе, услыхав, что несколько членов команды были арестованы по обвинению в шпионаже.

“Битва за Англию” прервала регулярное воздушное сообщение между Лондоном и Лиссабоном, которое во время “липовой войны” осуществлялось голландским филиалом БОАК. Однако с 17 декабря полеты возобновились, и после трехдневного пребывания в Лиссабоне Оливье удалось заказать билеты на рейс в Бристоль. После двух лет роскошной жизни в Калифорнии и Нью-Йорке встреча с военной Англией стала для обоих драматическим и незабываемым впечатлением. По контрасту с Лиссабоном яркие огни не освещали большого, расползшегося в разные стороны Бристоля, вместе с его полумиллионным населением погрузившегося в темноту. Их отвезли в отель, где все стекла были выбиты взрывом бомбы. По дороге они видели картины массовых разрушений, большей частью произведенных сокрушительной бомбардировкой города 24 ноября. Стоявший в гостинице лютый холод заставил их лечь спать полностью одетыми, что оказалось весьма благоразумным, так как очень скоро их подняли жуткие завывания сирен, столь привычные для всех остальных. На улице падали бомбы, лаяли зенитки, прожектора расчерчивали небо — представление son et lumière в вагнеровском духе. Несмотря на холод и усталость, они чувствовали странное воодушевление. Они были по-настоящему счастливы. Они находились там, где им надлежало быть.

Вслед за Дэвидом Нивеном и Ричардом Грином, уже служившими в армии, Оливье стал третьим известным актером, вернувшимся из Голливуда, и полагал, что летный опыт даст ему преимущества при зачислении на действительную службу. Надежды на то, чтобы в тридцать три года попасть в боевые летчики, не оставалось, но летать в морской авиации шансов было больше (в конце концов, Ричардсона приняли на службу в тридцать семь лет), и, едва они с Вивьен вернулись в свой разбомбленный лондонский дом, Оливье подал заявление. На первой же медицинской комиссии он с ужасом услышал, что ему собираются отказать из-за легкого повреждения нерва в одном ухе, которое он заработал год назад во время полета в оглушительный шторм. Дефект был пустяковым; договорившись с одним из врачей, он смог получить другое заключение, разрешавшее ему небоевые полеты. Тем временем они с Вивьен примкнули к группе актеров, дававших концерты на аэродромах в пользу Благотворительного фонда военно-воздушных сил.