— Да. Спасибо. Итак… Жил-был человек из Гента. Чей член был таким длинным, что загибался. Чтобы избавить себя от лишних хлопот, он сложил его вдвое и вместо того, чтобы кончить, скончался.

Кэм «стреляет» в воздух. Джейк поднимает бокал. Я оглядываюсь через плечо на Росса, тот показывает мне большой палец. Виктория изо всех сил старается не рассмеяться. И терпит неудачу. Покорно вздохнув, она стреляет из своих пальчиковых пистолетов.

Мы с Кэмом подбадриваем друг друга. Он указывает на Викторию.

— Твои пальчиковые пистолеты такие чертовски сексуальные.

Затем Виктория бросает на него мечтательный взгляд и говорит:

— Не могу дождаться, когда проглочу твой член.

Постойте.

Чего?

Эй… откуда, черт возьми, это взялось?

Неловкое молчание.

Даже Кэм не знает, что сказать. Он даже не шевелиться. И стонет. Что усиливает неловкость, потому что теперь все в машине знают, что у него стояк.

— Мистер Суэггер. — Росс объявляет о нашем прибытии и, когда машина замедляет ход и останавливается, быстро поднимает перегородку. Бедный парень. Дорога через весь город до дома Кэма в такую погоду займет целую вечность.

— Не трахайся в моей машине, Кэм. Я серьезно, — предупреждает Джейк, как только дверца открывается. Мне кажется, я слышу, как Росс бормочет «спасибо», но не уверена.

Джейк помогает мне выйти и держит за руку, когда мы ступаем в вестибюль. Но как только мы оказываемся внутри, отпускает.

— Мы сами, Альфред. — Он салютует бокалом, и Альфред кивает.

— Приятной ночи, сэр.

— В планах, — голос Джейка звучит хрипло.

Срань господня.

Что это значит?

По пути к лифту он держится от меня на почтительном расстоянии. Оказавшись в ящике смерти, я встаю в один угол, а он остается в другом. Мурлычу свою лифтовую песню. Я ужасно фальшивлю, потому что очень отвлечена сексуальной химией, возникшей между нами, и всеми сексуальными вопросами в своей голове.

Он собирается меня трахнуть?

Будем ли мы заниматься этим всю ночь?

Например, раз шесть?

Прямо как в книгах? Даже, несмотря на то, что мы оба под мухой и никто не хочет просыпаться в четыре утра с похмельем и липкими бедрами, чтобы удовлетворить свои ненасытные желания?

Мы доходим до двери его квартиры. Он открывает ее и отступает назад, жестом приглашая меня внутрь. Мои руки теребят мех шубки. Боясь, что могу общипать чертову штуковину налысо, снимаю ее и кладу на кресло. Затем подхожу к окнам. Потому что мне нужно отвлечься. Это не помогает. Я чувствую себя так, словно нахожусь в пузыре.

Пузырь.

Жевательная резинка.

Сочный фрукт.

Зимняя свежесть.

Двойная мята.

— Заявление о двойной мяте — величайшее достижение жевательной резинки.

Делаю оборот на сто восемьдесят, оказываясь спиной к окну. У меня было отличное финальное движение, но Джейк стоит без пиджака. Галстук-бабочка снят. Первые три пуговицы рубашки расстегнуты. И спасибо вам, боги смокинга, на нем нет этой странной фиговины в виде корсета для спины.

— Судя по всему, дело было не в коридоре. Ты все время несешь странную чушь, да?

— Да. Несу. Вроде как. И много. Особенно, когда нервничаю.

Он идет ко мне. Медленно. Как хищник.

Дыши.

Сглотни.

Соберись с мыслями.

— Ты нервничаешь, Пенелопа?

Моя спина ударяется о стеклянную стену позади. Он берет меня в клетку. Одной рукой опирается на окно рядом с моей головой и смотрит на меня сверху вниз. Я чувствую в его дыхании запах виски. Мой взгляд падает на стакан, и он подносит его к моим губам. Я делаю глоток.

— Отвратительно, — говорю я, пытаясь не подавиться жидким огнем, опаляющим горло.

Его губы кривятся.

— Я спросил, нервничаешь ли ты.

— Н-нет. Нисколечко. Не-а. Нет.

— Твой пульс говорит о другом. — Он проводит пальцем по моему горлу.

— Должно быть, это из-за виски.

Сердце! Перестань так сильно биться!

— Тебе понравилось, когда я поцеловал тебя, Пенелопа?

Почему он так произносит мое имя? Будто ведет грязные разговорчики. Как будто мы в спальне, и он шепчет мне на ухо: «Сними трусики».

Я дрожу.

— Предположу, что это означает «да».

— Да. Это «да». Мне понравилось. Было приятно. Отлично… здорово. Ага.

— Хм. — Он ведет пальцем по центру моей груди. Дно стакана в его руке скользит по коже, заставляя меня извиваться. Он допивает остатки виски и ставит стакан на стол рядом с нами.

Наклоняется ко мне. Его взгляд перемещается с моих глаз на губы. Туда-сюда. Туда-сюда.

— Можно я тебя поцелую?

Я киваю так сильно, что затылком ударяюсь о стекло. Я даже не чувствую этого.

— Скажи это.

Эм. Ладно.

— Поцелуй меня, Джейк.

И он целует. Его поцелуй нежный. Сладкий. Чувственный. Эротичный. Он становится еще более насыщенным, когда виски и присущий Джейку вкус, и мой вкус, смешиваются в самый восхитительный коктейль, который я когда-либо пробовала.

Он целует меня бездумно. Небрежно. Целует так, что я улетаю в другую Вселенную. Чикаго больше не за моей спиной, а за тридевять земель отсюда.

— Моя, моя, моя Пенелопа. — Он прерывает поцелуй, чтобы прошептать эти слова мне в губы. — Какой у тебя сладкий ротик.

— Спасибо. — Прозвучало очень глупо. Почему я так сказала?

— За что? За комплимент или поцелуй? — поддразнивает он.

— За все? Хотя в основном за поцелуй. В смысле, комплимент был приятным, но поцелуй был еще более приятным.

— Рад, что тебе понравилось. — Его голос срывается. — Но это был не тот поцелуй, о котором я просил.

Ладони.

Они скользят вниз по моей талии. По бедрам. Под платье. Вверх по обнаженному бедру. Джейк опускается передо мной — опускается на одно колено самым медленным, самым соблазнительным способом, который только можно вообразить. Все время, не сводя с меня глаз, цепляет кружевную полосочку моих трусиков и спускает их вниз по ногам. Поднимает одну мою ногу, снимая с нее трусики, затем другую, и отбрасывает кусочек кружев через плечо.

Кончиками пальцев прокладывает путь обратно вверх по моим ногам. Ласкает лодыжки. Икры. Колени. Местечко под коленями. Выше. Забирает с собой ткань платья, пока оно не скомкано в этих больших ладонях на моей талии.

Ему видно все.

Кажется, вид ему нравится.

Он, конечно, пристально рассматривает меня там.

Я краснею во всех местах. Извиваясь от неуверенности, потому что его идеальное лицо находится прямо перед моей голой киской.

Спасибо тебе, цыпочка с воском. Спасибо. Спасибо. Спасибо.

Зелено-серо-голубые глаза поднимаются, затуманенные похотью и почти скрытые под длинными темными ресницами. Когда уголок его губ приподнимается в сексуальной ухмылке, мне хочется съесть его лицо.

— Скажи мне правду, Пенелопа. Тебя когда-нибудь целовали… — его взгляд на мгновение возвращается к моему лону, а затем снова ко мне. — Сюда?

О, мой бог.

Что мне делать?

Солгать?

Сказать правду?

Проверка мочевого пузыря….

Ладно, я в порядке.

Так что же мне делать?

Сказать что-нибудь язвительное?

Вообще ничего не говорить?

Сказать, чтобы он перестал тратить время впустую и просто сделал уже это сейчас?

Правду. Я собираюсь сказать ему правду. И мне не будет стыдно.

— Нет.

— Нет, что?

С трудом сглатываю. Я знаю, что здесь сказать. Я читаю книги и прочее дерьмо.

— Нет, сэр.

Он одаривает меня дьявольской ухмылкой.

— Я имел в виду, что хочу, чтобы ты произнесла эти слова, Пенелопа.

Твою мать… возможно, за той запертой дверью все-таки не игровая комната.

— Я… — Закрываю глаза и делаю вдох. Тот факт, что моя вагина все еще перед его лицом, не расслабляет и не заставляет думать яснее. — Не могли бы вы, пожалуйста, повторить вопрос, сэр?

Вот ведь гадство, я сказала это снова.

— Как почтительно. Вообще-то это никогда не было мое фишкой, но, думаю, мне нравится слышать это слово из твоих уст.