Женевская конференция стала, помимо прочего, дипломатическим дебютом для пятилетней Китайской Народной Республики, впервые ее дипломаты выступили на мировой арене. Чжоу Эньлай прибыл с двухсоттысячной свитой. Он разместился в двадцатикомнатном шато, где когда-то жил Руссо. На его первом торжественном приеме наряду с икрой и лягушачьими лапками подавали шотландский виски и итальянский вермут.
Ни один американец не присутствовал на этом приеме, поскольку Фостер дал указание своей делегации не вступать в контакт с китайцами. На пленарных заседаниях он отказывался признавать присутствие Чжоу и, по словам одного британского дипломата, демонстрировал "почти патологическую ярость и мрачность", "опустив уголки рта и устремив глаза в потолок, сосал зубы". По другому мнению, он "вел себя с прищуренным отвращением пуританина в доме дурной славы".
Эта решимость отвергнуть телесную реальность по дипломатическим соображениям привела Фостера к самому странному и, возможно, самому ранящему изгибу в его публичной карьере.
"На первой встрече, - вспоминал много лет спустя американский дипломат У. Алексис Джонсон, - когда мы вышли в зал для приемов на перерыв, там был Чжоу Эньлай.... И когда вошел Даллес, Чжоу Эньлай двинулся к нему, очевидно, чтобы пожать ему руку. Вокруг было много фотографов, и Даллес довольно грубо повернулся спиной.... Это глубоко ранило Чжоу, и на протяжении многих лет, даже до сих пор, Чжоу вспоминает этот случай с посетителями, и это очень сильно, я думаю, повлияло на его отношение. Я не говорю, что политические факторы изменились бы, но это была потеря лица, конечно, и глубокая рана для Чжоу Эньлая, и это имело определенный эффект. Я знал об этом. Я видел это и видел, как это отражалось на всей остальной части конференции".
Почти все в Вашингтоне по-прежнему считали, что Китай и Советский Союз идут в ногу, а не движутся к горькому расколу. Увольнение ведущих экспертов Госдепартамента по Восточной Азии и замена их сторонниками "китайского лобби" не оставили никого, кто мог бы объяснить тонкости или аргументировать дипломатическую позицию. Любое предложение Фостера встретиться с Чжоу или даже пожать ему руку исчезало в тумане непроверенных предположений.
"К сожалению, существуют правительства или правители, которые не соблюдают элементарные нормы международного поведения, чтобы их можно было должным образом ввести в организованную семью наций", - сказал Фостер, объясняя свое поведение в Женеве. "Это иллюстрирует режим, который сейчас правит материковой частью Китая".
Вскоре после начала женевских переговоров Фостер почувствовал, что разворачивается кошмарный сценарий. Ему потребовалась всего неделя, чтобы понять, что у него нет надежды удержать Хо у власти. Как только он это понял, он улетел домой. Это единственный случай в американской истории, когда государственный секретарь покинул конференцию крупных держав до ее окончания.
"Скучный, невообразимый, непонимающий", - сказал Черчилль о Фостере, когда узнал о его внезапном отъезде из Женевы. "Такой неуклюжий, что я надеюсь, что он исчезнет".
В результате трехмесячных переговоров в Женеве, прерванных падением французского правительства, было достигнуто соглашение. Вьетнам был разделен по талии, вдоль семнадцатой параллели. Хо будет править из Ханоя на севере, а Франция и ее союзники сформируют прозападный режим на юге со штаб-квартирой в Сайгоне. Раздел должен был продлиться два года, в течение которых внешние силы не должны были посылать войска или оружие для поддержки какой-либо группировки. В июле 1956 г. должны были состояться выборы "под наблюдением международной комиссии". Страна будет воссоединена под управлением того, кто победит.
Посол Франции в Вашингтоне и будущий министр иностранных дел Морис Куве де Мюрвиль откровенно назвал это "соглашением оставить все на волю коммунистов, потому что никто не сможет этому помешать". Парижская газета Le Figaro заявила, что Франция "в трауре", но приветствовала это соглашение, поскольку оно означало, что "французская кровь больше не будет литься в безнадежной битве". Фостер считал его катастрофическим. Соединенные Штаты отказались подписать Женевское соглашение. Фостер выступил с заявлением, что Соединенные Штаты будут соблюдать его до тех пор, пока это не ослабит американскую безопасность, и "воздержатся от угрозы или применения силы" для его нарушения.
Если бы Фостер принял Женевское соглашение и убедил в этом Эйзенхауэра, Соединенные Штаты могли бы избежать участия во Вьетнаме. Вместо этого он воспротивился этому, не считал Соединенные Штаты связанными его положениями и в конечном итоге действовал с целью его подрыва. Он считал, что Соединенные Штаты обязаны в Индокитае, как и в других странах, "заполнить вакуум власти", оставшийся после отступления колониальных держав, и сохранить "не просто способность действовать в чрезвычайных ситуациях, а ежедневное, каждодневное присутствие".
Как только стало ясно, что Вьетнам будет разделен, Фостер и Аллен поняли, что временное новое государство, которое будет создано на юге, станет их платформой. Они должны найти человека, который возглавит его. Их идеальным кандидатом должна была стать фигура, достаточно вдохновляющая, чтобы сместить Хо с поста национального героя страны, а затем победить его политически или военным путем. Это была первая из многих невыполнимых задач, которые США ставили перед собой во Вьетнаме.
Нго Динь Дьем, плотный католический мандарин, был мелким чиновником во Вьетнаме, а в 1933 г. в течение трех месяцев занимал пост министра внутренних дел. В течение более чем двух десятилетий после этого он не работал, а жил в семинариях, в том числе в Лейквуде (штат Нью-Джерси), которую курировал небезызвестный кардинал Спеллман. Его христианство делало его маловероятным лидером на родине - Вьетнам на 90% состоит из буддистов, - но американцы это оценили. Спеллман познакомил его с такими авторитетами, как Генри Люс, и такими политиками-католиками, как сенаторы Майк Мэнсфилд и Джон Ф. Кеннеди. Когда пришло время американским лидерам выбирать спасителя для Южного Вьетнама, они не знали никого другого.
Некоторые из тех, кто работал с Дьемом, сомневались, что кому-либо удастся сделать из него государственного деятеля. Генерал Поль Эли, начальник французского штаба, считал его "крайне свиноподобным". Император Бао Дай, правивший страной при поддержке Франции до отъезда в Канны, назвал его "психопатом, желающим покончить с собой даже ценой тысяч жизней", но предложил назначить его премьер-министром, поскольку считал - как оказалось, правильно - что Дьем сможет переманить США на роль, от которой отказывалась Франция.
Я сказал Фостеру Даллесу во время нашей встречи: "Я не думаю, что Дьем подходит для этого", - вспоминал спустя годы Пьер Мендес-Франс, премьер-министр Франции. "Во-первых, он человек с севера. Он не человек из этой страны. Он приехал с севера, поэтому люди в этом Южном Вьетнаме не чувствуют его принадлежности, понимаете? Второе, он католик, вот то, чему, опять же, не место в этой стране. В-третьих, он связан с очень реакционными военными кругами, и я не думаю, что он способен провести какие-либо демократические реформы. На него нельзя рассчитывать, например, при проведении аграрной реформы, потому что в его окружении слишком много помещиков.... В-четвертых, он человек, слишком доверяющий полиции, какому-то правительству, которое все время стремится к фашистской концепции".
Мендес-Франс разрабатывал Женевское соглашение, которое Фостер считал подлой капитуляцией, поэтому его слова не имели большого значения. Фостер и Аллен решили, что Дьем - лучший кандидат из всех возможных. С их благословения Бао Дай предложил ему возглавить Южный Вьетнам. Он согласился и 25 июня 1954 г. вылетел из Парижа в Сайгон, чтобы взять на себя руководство страной, которой еще не существовало.
