А они просто горят от лихорадочно выплаканных из них слёз.

– Свой телефон. Он вибрирует, – раздаётся глухое из-под одеяла с кровати сестры.

И только в этот момент я действительно слышу назойливое жужжание в тишине комнаты.

Свесив с кровати одну руку, поднимаю телефон с пола. И обомлело смотрю на экран мобильного. Там ярко светится надпись – «Андрей». Как глупо и иронично, но возле его имени я всё ещё не убрала этот тупой смайлик-сердечко.

Тут же сажусь на кровати с грохочущим сердцем в груди, крепко зажимая телефон в руке. После того, что произошло сегодня, его звонок никак не вяжется с реальностью. И поэтому я просто сбрасываю вызов, оставляя в спальне тишину, разбавленную лишь размеренным стуком дождя за окном, и стекаю по подушке, поглубже зарываясь в плед.

– Блин, Лера! – тут же возмущается Вика, сбрасывая с себя одеяло, и машет своим светящимся телефоном в воздухе. – Мне звонит твой Андрей. На фига?

– Знать не знаю… – равнодушно бросаю я, прижимаясь щекой к подушке.

– Вы поругались, что ли?

– Типа…

Телефон сестры перестаёт светиться, но тут же снова вибрирует и загорается экран моего. Вика со стоном ныряет с головой под подушку:

– Вы можете разбираться не в два часа ночи, блин?

А я с психом всё-таки подрываюсь с кровати и выскакиваю из спальни, плотно прикрыв за собой дверь.

Стою в коридоре, где источником света является лишь мой звонящий телефон, стиснутый в руке.

Сегодня я дала себе твёрдое обещание: больше никогда не соприкасаться с Андреем и его семьей. Через боль и разочарование вычеркнуть всё, что было между нами. Прям наживую вытащить свои чувства из души. Рано или поздно этот шрам затянется, а малыша я буду считать только своим. И ничьим больше.

Но сейчас даю себе слабину. Ошибочную и позорную, но пальцы сами проводят по экрану, отвечая на звонок.

– Лерка, я у твоего подъезда, выйди, – ни здрасте, ни до свидания, в трубке просто звучит приказ.

– Что тебе от меня ещё нужно? – резко сиплю вполголоса и в кромешной темноте осторожно перемещаюсь по коридору в сторону кухни.

– Разговор есть.

– Андрей, – твёрдым шёпотом заявляю я, – нам не о чём больше разговаривать. Не звони мне и…

– У меня осталась твоя сумка с вещами.

– Можешь её выкинуть. – Добираюсь на ощупь до стула в кухне и присаживаюсь.

Его старая ножка скрипит на всю квартиру, и я вздрагиваю.

– Иванова, давай расстанемся по-хорошему. Я знаю номер твоей хаты. Не вынуждай меня туда врываться, – Андрей многозначительно понижает голос.

Первый раз за всю нашу «любовь» он называет меня по фамилии. Это неприятно режет слух. Да и интонация Никольского заставляет с опаской покоситься на тёмный коридор. Меньше всего мне бы хотелось, чтобы Вика узнала о моих проблемах именно таким образом. Через скандал и разборки. Я обязательно ей всё расскажу, мне просто нужно немного времени – хочется сначала самой всё уложить в голове.

Так что всё же даю сдержанное согласие на встречу с Андреем именно сейчас, посреди ночи. Выйду, заберу из машины свои вещи, и потом его номер просто полетит в чёрный список на всю жизнь.

Сунув телефон в карман домашних штанов, в темноте добираюсь до коридора, накидываю на футболку ветровку, натягиваю балетки и как можно тише выскальзываю из квартиры. Господи, хоть бы Вика не проснулась…

А за порогом подъезда вовсю хлещет дождь. И машина Андрея действительно стоит в моём дворе.

Как бы я ни храбрилась сегодня, пока рыдала, но сердце, сжавшись, летит куда-то в желудок. Сколько времени мне понадобится, чтобы взять и с лёгкой руки всё перечеркнуть? Которая наша встреча с Никольским будет последней? То, что он хотел со мной сделать, прощению не поддаётся.

Плотнее завернувшись в полы ветровки, перепрыгиваю под дождем через десяток луж, чтобы добраться до серебристого спорткара.

В салоне «мерседеса» всё так же витает кисловатый аромат парфюма и терпкий запах натуральной кожи, но моё обоняние улавливает ещё какой-то посторонний запах… Усевшись на сиденье, даже не смотрю на водителя. Дрожащими руками стираю со лба капли и холодно проговариваю:

– Отдай мне мою сумку, и на этом всё. – Держусь как можно остранённее.

– А подружелюбнее слабо-о? – с откровенной усмешкой тянет Никольский.

– Ты большего не заслуживаешь, – стискиваю зубы и, не моргая, смотрю на тоненькие ручьи капель, бегущие по лобовому стеклу.

Моя память, как злой клоун, подкидывает мне яркое и теперь болезненное воспоминание нашего первого свидания и очень жаркого поцелуя в его финале. Это было именно в такую погоду…

– Сама виновата. Сделала бы аборт и проблем бы не создавала.

И я вдруг понимаю, что ещё смешалось с запахом его парфюма и салона «мерса» – запах перегара.

Резко оборачиваюсь, округляя зудящие от пролитых слёз глаза. Поза и вид Андрея настораживают ещё больше. Его волосы, всегда аккуратно уложенные, растрёпаны, а пуговицы на рубашке расстёгнуты почти до живота. А сам Никольский как-то неестественно вальяжно развалился на сиденье.

– Ты что, выпивший? – я настороженно отодвигаюсь, упираясь спиной прямо в пассажирскую дверь.

Знаю, что несколько раз после наших скандалов он умудрялся садиться пьяным за руль, но рядом меня никогда не было.

Андрей перестаёт пялиться куда-то перед собой. Повернувшись, он криво морщится, щуря покрасневший, слегка косой взгляд.

– Ой, вот только не надо. Повод был. Может, у меня, вообще, жизнь из-за тебя рушится.

– Это у тебя она рушится? – От такого хамского заявления я даже пропускаю нужные нотации о том, что он выпивший за рулем. Слова, что весь день жгли мне душу, сами срываются с языка: – А что тогда говорить обо мне? Мы столько времени были вместе, я думала, что ты родной и близкий человек, которого я люблю и который меня любит…

Громкий хохот врывается в мои причитания. Никольский, запрокинув голову, просто откровенно ржёт.

– Божечки-и, это-о-о смешно-о-о, – он со смехом растягивает слова. – Не, я, конечно, подозревал, что ты до безобразия наивная, но не настолько, чтобы быть дурой. Какая к чёрту любовь? – Смех резко останавливается, а Андрей смотрит на меня опьяневшими глазами. – Ты серьёзно думаешь, что я не имел других тёлок, пока вошкался с тобой?

Я замираю. Даже моргнуть не выходит.

– Ты изменял мне? – шепчу на выдохе, а в моих висках нарастает пульс.

– Знаешь ли… Супчик супчиком, а борщика-то хочется…

Этот издевательский смешок переполняет меня выше края. Вместе с острым чувством ещё одного предательства и болью я получаю и неуправляемый взрыв злости. Даже не соображаю, когда замахиваюсь и ударяю наотмашь Андрея по лицу. Звон пощёчины виснет в салоне машины.

Это больше, чем моя последняя капля терпения. Дышу часто и испуганно, пока немеет от хлопка моя ладонь. Я сама не ожидала, что сделаю это. Что влеплю этому мерзавцу, что заслужил.

Но замутнённый взгляд Андрея заставляет меня сжаться на сиденье. Пугающе бездонная темнота в нём становится звериной.

– Вот сучка охреневшая! – рычит Никольский.

А через секунду я получаю ответный удар по своему лицу… Огромной, тяжёлой ладонью по щеке.

Кислород в моих лёгких каменеет, а перед глазами всё двоится и кружится.

Это сильнее, чем просто боль. Эта боль унизительна. Она раздавливает изнутри так, что хочется закричать. Но у меня выходит лишь хватать ртом воздух, прижав ладонь к месту удара.

– Руки она ещё распускать будет, – слышу шипение Никольского как будто через туман.

Дышать. Я не могу дышать. В груди жжёт, словно туда мне льют расплавленный металл. Мой мир не просто рассыпается на кусочки. Я сама рассыпаюсь… Он ударил меня.

Это конец. Всему конец. Всем моим чувствами и сожалению. Полный финал веры, что со мной ещё может случиться что-то хорошее…

– Сволочь, – судорожно задыхаясь, шепчу я. Моя щека горит от боли, а во рту чувствую гадкий, но отрезвляющий привкус своей же крови. – Какая же ты сволочь. Будь проклят тот день, когда ты появился в моей жизни.