Гиеродулы разносили гидрии со священным кикеоном из смеси вина, размолотых ячменных зерен и травяных отваров. Тем, кто не позаботился о канфарах, выдавали полые козлиные рога-ритоны.

— Что это? — спросила Эльпиника, улыбаясь.

— Пей, не отравишься, — пошутил Кимон. — Кикеон на Великие мистерии жрецы готовят особенный. Он развязывает язык, расцвечивает мир красками и делает мужчин пылкими, а женщин доступными.

— Хочу сегодня быть доступной, — хихикнула Эльпиника.

Кимон делано нахмурился:

— Только для меня.

— А это мы посмотрим. — Она бросила на брата озорной взгляд.

Оба выпили кикеона. Во рту сразу сделалось вязко, при этом кончик языка схватило горьковатой сладостью. По горлу словно прокатился горячий уголек.

Кимон бросил быстрый взгляд на сестру. Казалось, она проглотила шаровую молнию — на ее лице застыло выражение благоговейного страха, а глаза словно подсветились внутренним пламенем.

Сверстники вокруг испытывали похожие чувства. Глотнув священного напитка, они на мгновение замирали, потом изумленно таращились друг на друга. Движения сделались вскоре плавными, мягкими, вкрадчивыми.

Одни адепты опустились прямо на траву, другие откидывались на заботливо подложенные слугами подушки и покрывала. Девушки ложились, закинув руки под голову. Парни сидели рядом, перебирая их волнистые локоны и шепча на ухо нежности.

Дебелая жрица возлегла на расстеленную львиную шкуру. Старший иерофант опустился рядом. Она обвила его шею руками, а он прильнул губами к ее рту.

Луг стал походить на брачное лежбище морских котиков. Тела шевелились, сплетались в упоении страстью, перекатывались по расстеленным одеждам.

Протяжно вскрикнула жрица. Этим звукам вторили вздохи и стоны наслаждения со всех сторон. Адепты отдавали должное Деметре с Персефоной, посвящая свои тела и свои чувства не друг другу, но богиням.

Кимон и Эльпиника ничего не видели и не слышали. Сладкое возбуждение поглотило брата с сестрой. Переплетенные пальцы, влажные мягкие губы, податливая плоть, затуманенный любовью взгляд, слипшиеся пряди волос на плечах, капельки пота на розовой коже — они слились в священном экстазе, отдаваясь без остатка ритуальному блаженству.

Гиеродулы и ойкеты давно удалились от луга очищения и теперь ждали своих хозяев, издали наблюдая за происходящим. Они не имели права участвовать в ритуале, но могли находиться рядом. Не все выдерживали пытку созерцания чужого упоения. Некоторые, перемигнувшись, быстро скрывались в орешнике.

Привязанная к кусту свинья — вымытая и натертая благовониями — к человеческим страстям была равнодушна. Будущая жертва удовлетворенно похрюкивала над наполненной желудями корзиной.

Кимон с Эльпиникой расслабленно раскинули руки. Приоткрыв глаза, Кимон заметил над собой лицо незнакомой девушки с родинкой над верхней губой. Совсем еще девчонки. Длинные коричневые соски незнакомки торчали вызывающе.

Она положила руку ему на грудь. Нежно провела пальцами по коже под ключицей. Он молча ждал продолжения, не отвечая на ее ласку, но и не сбрасывая руку. Покосился на сестру. Эльпиника улыбалась с закрытыми глазами.

Тогда девушка спросила бархатистым голосом:

— Ты ведь Кимон?

Он расслабленно кивнул.

— Мое имя Филомела. Эльпиника просила меня разыскать вас.

— Зачем?

— Чтобы очищение стало полным.

— От чего мне так тщательно очищаться? Или от кого?

— Это известно только богам. Ты ведь не будешь противиться их воле? Я гиеродула, поэтому выполняю приказы. Так договорились твоя сестра и Верховная жрица.

Кимон не смог возразить, потому что Филомела положила два пальца на его губы. Ему не хотелось сопротивляться. Кикеон отнял у него силу воли и осторожность, оставив в неприкосновенности остальные чувства.

Филомела уселась на него. Склонившись, посмотрела прямо в глаза — этот взгляд затопил его сознание горячим маслом, добравшись до самых сокровенных тайников его души, словно открывая в нем чувства, о которых он даже не подозревал.

Кимон шумно вздохнул и, уже не владея собой, взял в обе ладони ее маленькие твердые груди. Он все еще не мог оторвать взгляд от бездонных изумрудных глаз.

Будто плыл в лодке по темной неподвижной реке, из глубины которой к нему обращались глухие голоса, тянулись стебли диковинных растений, всплывали удивительные существа.

Кимон полностью отдался чувству. Он не заметил, как Эльпиника поднялась и направилась в сторону реки. У кромки воды она опустилась на шкуру рядом с молодым глашатаем — Каллием из рода Кериков.

Кимон просто уплывал все дальше, влекомый дурманом кикеона и колдовским взглядом Филомелы. Пока с криком не выгнулся от охватившей его сладкой истомы.

481 г. до н. э.

Коринф

Соратники сидели на камнях в Лощинах.

Прежде чем припасть к морю, скалистый хребет полого огибал восточную окраину Коринфа. Ветер шевелил плоские кроны пиний. Приятно пахло смолой.

Отсюда хорошо просматривалась Лехейская гавань, а также ведущий к портовым складам волок — диолк. Тирану Кипселу только за одну эту дорогу можно было простить грабежи и преследование рода Бакхиадов.

Со стороны волока доносился рабочий шум: ругань грузчиков, рев мулов, грохот перекатывающихся по плитам бревен… Когда корабль наезжал на щебневую заплату, раздавался характерный хруст.

Аристид не случайно выбрал это место для разговора. С берега моря сюда легко можно вскарабкаться по овечьей тропе даже в его возрасте, а заросли маквиса надежно скрывают собеседников от посторонних глаз.

Три года назад завистники выдавили его из Афин. Тогда он уехал на остров Эгина. Сейчас опальный политик прибыл в Коринф для участия в конгрессе полисов Аттики и Пелопоннеса. Он хоть и находился в изгнании, но к его мнению спартиаты прислушивались.

Кимон не мог отказать вождю партии в экстренной встрече. От Коринфа до Эгины всего день пути, зато Афины дальше. Коринфяне придерживались особых принципов в отношениях с союзниками: Афины им не указ. Так что задерживать Аристида здесь не за что, да и некому.

Аристид не разорвал связей с однопартийцами, поэтому был хорошо осведомлен не только о внутренних делах, но и об отношениях полиса с другими государствами. Негласно он продолжал курировать связников Совета знати в Сицилии, Южной Италии и Малой Азии.

Повод для разговора был серьезный.

Афинам грозила катастрофа: в Малой Азии собирались орды варваров для удара по Элладе. Все понимали, что если Ксеркс высадится на Халкидике, то двинется оттуда в Фессалию, а затем прямиком в Аттику.

— Ну и как тебе Эгина? — благодушно спросил Кимон.

Ему не хотелось сразу начинать с неприятностей.

Аристид рассмеялся:

— Миндаля наелся на всю оставшуюся жизнь. Там и вино неплохое… Но я на восточный берег подался, подальше от пашни. Купил за триста драхм участок земли с домиком. Завел ойкета, чтобы было кому печь растопить. Место тихое, не скажу, что безлюдное. В горах пастухи живут. Ты местных не трогаешь, они — тебя. Бывает, с медных копей сбежит рудокоп, но таких быстро ловят, потому что куда ты денешься с острова.

— По Афинам скучал?

— Еще как. — Аристид посерьезнел. — От моего дома до гавани стадиев двадцать. Я утром приеду, сяду… вот как мы с тобой сейчас… и смотрю на корабли. В основном приходят торговые лембы из Милета или с Боспора. К нам везут соленую рыбу, лен, пеньку, олово. От нас — бронзовые скульптуры и ячмень… Понимаю, что вот они, Афины, — рукой подать, плавания на полдня, а не попадешь…

Он достал из котомки кувшин с залепленным воском горлышком.

— Ячменный самогон. Меня пастухи приучили… Будешь?

По очереди выпили. Оба крякнули от удовольствия. Аристид разломил пополам головку овечьего сыра. На рыхлом белом боку темнели семена фенхеля.

Кимон решил не тянуть:

— Мне поручили сообщить тебе, что скоро твое заточение закончится. Буле готовит предложение в Народное собрание о возвращении изгнанных политиков. Грядет война с Персией, так что каждая умная голова на счету. Сейчас не время для сведения счетов. Ты — первый в списке Совета.