Хог: Наши отношения, Ванда… мне важно знать, это все на самом деле было? Или ты просто играла роль?

Дэй: Я люблю тебя. А ты любишь меня. Я рада, что ты теперь знаешь мой секрет. Я правда рада. Он встал между нами, а теперь это исчезнет. Поедем в Баху, Хоги. Прямо сейчас. До маминых похорон еще долго. Будем купаться голышом, жарить рыбу и пить текилу…

Хог: Очень соблазнительно…

Дэй: Отлично. Пойду соберу вещи. Вернусь через пару минут.

Хог:…только лучше я сначала позвоню лейтенанту Лэмпу.

Дэй: Лейтенанту Лэмпу? Зачем?

Хог: Ванда, ты больна. Ты сама это знаешь, ты говорила. Он позаботится о том, чтобы ты получила помощь. Тебе нужна помощь.

Дэй: Ты меня любишь? Если любишь, то сохранишь мой секрет.

Хог: Не могу.

Дэй: П-почему? Я не понимаю! Ты… ты подонок, тебе ведь всегда было на меня наплевать, правда?

Хог: Неправда. Я тебя люблю, Ванда, пойми это. Но еще я был привязан к Санни. Очень привязан. А ты его убила. И в смерти своей матери ты виновата. За это ты должна понести наказание. Я тебя защищать не буду.

Дэй: Не могу поверить.

Хог: Я сам мало во что верю, но в это я верю. Я звоню Лэмпу.

Дэй: Он тебе не поверит. Я буду все отрицать.

Хог: Поверит. Я записал весь наш разговор…

Дэй: Ах ты, подонок! Сволочь! Отдай мне эту пленку!

Хог: Нет! Ой, отпусти! Хватит!

Дэй: Отдай! Отдай ее мне, а то…

Хог: А то что? Ты и меня убьешь? А потом кого? Гейба? Хармона? Все кончено, Ванда. Кончено. Затемнение экрана. Конец.

(конец записи)

Но, конечно, еще не все было кончено — по крайней мере, для Ванды.

У нее еще была задумана сцена побега. Как только я выключил магнитофон, она выбежала из кабинета и взлетела по ступенькам. Через минуту она снова появилась — в топе на бретельках, шортах и кроссовках, с нейлоновой дорожной сумкой и ключами от машины.

Я ждал ее под лестницей.

— Куда ты, Ванда? — Я положил руки ей на плечи.

— В Баху, — спокойно ответила она. — Ты тоже можешь поехать, я своего приглашения не отменяла.

— Ванда, я не могу тебя отпустить.

— Если ты попытаешься меня остановить, это значит, что ты меня не любишь. Я в это не верю, Хоги. Я верю в нашу любовь. Едешь?

Я покачал головой.

— Тогда до свиданья, Хоги.

Она легонько поцеловала меня в губы, потом проскользнула мимо меня и вышла на улицу.

— Ванда, я серьезно! — крикнул я ей вслед.

Теперь она уже бежала — бежала к своей «альфе», которая стояла с опущенным верхом на большой круговой подъездной дорожке. Ванда прыгнула в машину и запустила двигатель.

У меня машины не было. Мне ее было не остановить. Никак не остановить. И тут я посмотрел на газон и увидел копье, которым вчера гарпунил.

Она поехала к воротам, а я побежал к копью. Ворота начали открываться, а я разбежался и метнул. Я был в прекрасной форме, с хорошей растяжкой. Расстояние было в самый раз, копье пошло по прекрасной дуге, и прицелился я тоже хорошо. Копье попало прямо в центр ветрового стекла, и оно разлетелось от удара. Шины заскрежетали, маленький автомобиль съехал с дорожки и врезался в апельсиновое дерево.

Она распахнула дверцу автомобиля и стала вылезать, но бежать ей было некуда. Полицейские от ворот уже спешили к ней, проверить, все ли в порядке.

Чувствуя, что проиграла, Ванда осела обратно на сиденье.

Лулу сидела на крыльце. Ее явно впечатлило мое мастерство метателя. Я ей много раз про него рассказывал, но сама она ни разу не видела.

— У каждого должно хоть что-то хорошо получаться, — объяснил я ей. Потом я пошел в дом звонить Лэмпу.

Бар на бульваре Санта-Моника был маленький и темный. Он находился возле шоссе, недалеко от кладбища, на котором мы только что присутствовали на похоронах Конни Морган. Лулу сидела рядом со мной на сиденье у стенки в глубине бара и жевала кренделек. Ее переноска лежала в багажнике автомобиля Лэмпа вместе с моими сумками. Лэмп сидел напротив нас и помогал мне осилить кувшин разливного пива. Лэмп уже не выглядел на шестнадцать. Семейство Дэй его состарило.

Предстоял суд. Мне как свидетелю придется еще вернуться в Лос-Анджелес, но пока я мог ехать. Я передал Лэмпу пленку с записью нашего последнего разговора с Вандой. Он знал правду, а пресса не знала. Ему велели ничего им не говорить. Секрет Ванды останется секретом Ванды — по крайней мере пока. Об этом с помощью пары телефонных звонков позаботился Хармон. «Не переходи дорогу Хешу».

Да, Ванда убила Санни. Да, Конни об этом знала. Вот почему она призналась и почему покончила с собой. Это публике было известно. Но никто не знал настоящей причины. Известно было только то, что у Ванды проблемы с психикой и что Конни так поступила, чтобы защитить дочь от лишней боли. Никто не мог осудить мать за такое. Особенно любимую мамочку Америки.

— Странная это штука, Хоги, — негромко сказал Лэмп.

— Что — это?

— Справедливость. Ну то есть она восторжествует: человек совершил преступление и заплатит за это. Справедливо! А с другой стороны — ну какая же это справедливость?

— С ним вам ничего не поделать, да?

Он покачал головой.

— У меня приказ.

Я налил ему еще пива.

— Дайте мне пару месяцев, и я с ним разберусь. Я его уничтожу, можете на это рассчитывать.

Лэмп повеселел.

— Вы про это напишете в книге?

— Ну разумеется. Публика всегда гадала, почему же разошлись Найт и Дэй. Теперь я могу им рассказать правду.

— А как насчет издательства? Они не боятся судебных исков?

— Хармон пытается на них надавить. Но я одно знаю точно: очень сложно надавить на людей, которые унюхали большие деньги.

Мы сдвинули бокалы. Лэмп улыбался до ушей.

С улицы, полной яркого солнечного света, в бар зашла парочка мексиканцев-садовников в футболках, джинсах и соломенных ковбойских шляпах. Они сели у стойки и заказали пиво «Курс».

— Кстати, Хоги… — Он сунул руку в карман костюма, вытащил потрепанное бумажное издание «Нашего семейного дела» и подтолкнул ко мне через столик. — Может, подпишете?

— С удовольствием, Лэмп.

Я достал ручку, немного подумал, потом написал на внутренней стороне обложки: «Лейтенанту Эмилю Лэмпу. Будьте таким всегда». Потом я расписался и подтолкнул книгу обратно к нему.

Он прочел и покраснел.

— Ой, спасибо, Хоги. Большое спасибо. Насчет… насчет мисс Дэй. Мне очень жаль. Она казалась такой милой леди.

— Она и была милой. А еще сумасшедшей. Но спасибо. — Я сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул. — У нас хватит времени еще на один кувшин?

— Почему бы и нет?

— А вы уверены, что вам уже можно пить?

Он мне подмигнул.

— Мне здесь всегда наливают, если я беру не больше двух кувшинов.

Так что я взял еще кувшин, и мы его выпили, пока он был все еще холодный.

Перед больницей для ветеранов только что постригли траву. Снаружи пахло свежей зеленью. Внутри здание было современное и чистое, но не особенно веселое.

Нашел я его не сразу. Пришлось спрашивать у медсестры внизу, а потом у еще одной на третьем этаже. Он лежал в солнечной палате с еще десятком ветеранов Вьетнама. Несколько человек в палате спали. Трое играли в карты, парочка слушала плееры. Вик сидел на кровати. В руках он держал журнал «Спортс иллюстрейтед», но не читал его. Глаза у него остекленели, из уголка рта текла струйка слюны. Он был в отключке. Накачан транквилизаторами. Я помахал рукой у него перед носом. Он даже не моргнул.

Я написал на карточке свое имя, адрес и телефонный номер и оставил на его прикроватной тумбочке — вдруг он захочет со мной связаться. Вдруг сможет. Потом я похлопал его по плечу и пошел вниз, к машине Лэмпа.

В Нью-Йорк наконец пришла весна. Риверсайд-парк заполнили МГП. Они бегали трусцой, катались на велосипедах, катали младенцев в колясках. Несколько старых битников вскапывали землю в общественном цветнике. Двое бледных мальчишек-подростков с панковскими стрижками перекидывались бейсбольным мячом.