Хог: У вас тогда испортились отношения с Гейбом?

Дэй: Мы не разговаривали. Это нас обоих беспокоило, но по-другому не получалось. Потом он познакомился с Вики, своей второй женой, и вдруг ему надоело так много работать. Как же мы тогда переругались. Персонал и съемочная группа поддержали Гейба, хотя это я их кормил, пока он альбомы записывал. Это было… дай-ка подумать — да, третий сезон это был. Я тогда уже совсем с ума сошел. Пил по бутылке за ночь, принимал таблетки, чтобы заснуть и чтобы проснуться. Очень много ел. Ни в чем не знал меры. В четвертом сезоне это меня добило. Я потерял сознание прямо в эфире. Все очень смеялись, думали, это шутка такая. Меня положили в больницу. Месяц провалялся с двусторонней пневмонией. Гейб каждую неделю выходил в эфир с каким-нибудь новым соведущим на замену — неделю Джимми Дуранте снимался, неделю Ред Скелтон. Когда я выздоровел, то поклялся за собой следить, но сразу же вернулся к прежним привычкам. И нам с Гейбом обоим надоела эта пахота. Мы просто больше не выдерживали. Это было практически единственное, в чем мы сходились. Так что мы ушли с высоко поднятой головой. Вернулись обратно в Калифорнию.

Хог: Если верить Конни, именно тогда ваша жизнь…

Дэй: Моя жизнь превратилась в дерьмо.

(конец записи)

Ванда сказала, что не прочь повеселиться. Я ответил, что согласен на все, кроме роликовых коньков.

Начали мы в ресторане «Спаго», куца много лет ходили все знаменитости. Шеф-поваром там был тип по фамилии Пак[51], и чтобы зарезервировать столик, нужно было знать его лично или знать кого-то, кто знал его лично. Нам достался столик у окна, с видом на автомобили и рекламные щиты на бульваре Сансет и на город вдали. На туманном небе шло к закату нежно-розовое солнце, окрашивая все в пастельные тона, и весь город казался сделанным из мармелада.

Мы заказали шампанское — оно уже успело стать нашим напитком. Пока мы ждали официанта с шампанским, подошли поздороваться и обняться Брук Хейуорд и Питер Дачин. Потом подошла еще одна из бывших жен Ричарда Харриса в компании невероятно узкобедрого молодого человека, который говорил только по-немецки и не мог оторвать глаз от своего отражения в окне.

Еще в тот вечер в «Спаго» обедала Ли Радзивилл[52]. И бывший член сената США не с той дамой, на которой был женат. Из этих к нам никто не подошел.

На Ванде были черные кожаные брюки в об-липку, туфли на каблуке и красная шелковая кофточка на бретелях, которую в доброй половине страны сочли бы нижним бельем. Она накрасилась и была очень-очень веселой. Слишком уж веселой. На мне была накрахмаленная рубашка под смокинг с нагрудником, подтяжки с селезнями и серые фланелевые брюки со стрелками. Волосы я пригладил бриолином. Приятно было снова куда-то пойти.

Официант открыл бутылку и разлил шампанское.

— За бывших! — сказала Ванда, поднимая бокал.

— За бывших, — согласился я.

Она выпила свой бокал и наклонилась ко мне через стол, демонстрируя большую часть того, что было у нее под кофточкой.

— Должна тебя предупредить, — сказала она хрипловатым голосом и очень доверительным тоном, — я не такая жесткая, какой кажусь.

Она опять взялась за свое и играла на всю катушку.

Я снова налил нам шампанского и подыграл ей:

— Ты совсем не выглядишь жесткой.

— Ты меня видишь насквозь, да?

— Это нетрудно. Твое отчаяние трудно скрыть.

Это ее, похоже, задело.

— М-да, в самое больное место.

— Ничего личного. Если помнишь, я в той же ситуации.

— Я вообще мало в чем уверена, — сказала она. — Но вот что я знаю точно — так это что больше никто не находится в той же ситуации, как и я.

Мы съели пиццу с каким-то редким ароматическим грибом, растущим только в одном крошечном уголке Альп, потом тунца на гриле и заказали еще бутылку шампанского. Ванда почти ничего не ела, лишь тыкала вилкой в еду. Шампанское интересовало ее куда больше. Когда официант унес тарелки, я заказал третью бутылку и зажег ей сигарету.

— Так что у вас случилось с Мерили? — спросила она.

— Ничего особенного. Я потерял интерес.

— Другая женщина?

— Нет никакой другой женщины.

Она взяла меня за руку. Пальцы у нее были гладкие и холодные.

— Расскажи мне, Хоги.

— Я зациклен на себе и на своей работе, для других людей места не остается. Во всяком случае, такая теория у Санни.

Она выпустила мою руку.

— Кто бы говорил.

— Почему вы с ним не ладите?

— Я не хочу говорить о нем. Я хочу говорить о нас с тобой. Почему ты меня не трахнешь? Ты обещал рассказать. Ты с кем-то встречаешься? Ты гей?

— Когда я говорю, что потерял интерес, я имею в виду, что…

— Ты потерял потребность.

— Именно. Наверное, мне просто нужно…

— Встретить правильную женщину? — Она приподняла бровь. Я почувствовал, как она носком туфли теребит под столом манжету моей брючины. — Откуда ты знаешь, что эта женщина не я?

— Ниоткуда.

— И давно это с тобой?

— Четыре года.

— Ого. Не хотела бы я быть на ее месте.

— Да?

— Во всяком случае, не в первую ночь. И не во вторую. И… черт, а ты умеешь бросать сексуальный вызов.

— Я нечаянно.

— Ты слишком беспокоишься о том, что подумает Санни, она покачала головой. — Он тебя охмурил.

— Я делаю свою работу. Не хочу портить сложившиеся отношения — это важно для книги, но все висит в воздухе.

— Тогда что мы сегодня здесь делаем?

— Ужинаем. Общаемся. Ты мне нравишься.

— Я хочу познакомиться с тобой поближе.

— Чтобы меня использовать? — она повысила голос.

— Конечно, нет.

— Чтобы выведать, с кем я трахалась, и вставить это в свою чертову книжку?

На нас начали оборачиваться.

— Говори громче, — сказал я. — Еще не все тебя услышали.

— Тебя только книжка и волнует, пидорас! Ты просто хочешь раскопать побольше грязи! Ничего я тебе не скажу, ублюдок! Ни словечка!

Она вскочила на ноги.

— Ублюдок!

Ванда любила сцены, и сцена удалась на славу. В ресторане воцарилась тишина, все изумленно смотрели на нее, ожидая, что будет дальше.

Ванда развернулась и зашагала к двери, но сцена еще не закончилась. У бара она остановилась и снова крикнула:

— Ублюдок! Ублюдок!

Мне хотелось соответствовать, и я ответил удачной, на мой взгляд, импровизированной репликой:

— Значит, танцевать не пойдем?

В ответ на это она схватила с подноса проходившего мимо официанта тарелку равиоли с утятиной и запустила ею в меня через весь ресторан. До меня равиоли не долетели. Если вам интересно, большая часть досталась Ли Радзивилл.

Потом Ванда выбежала из ресторана, хлопнув дверью. Зря они ее Сторми не назвали, Санни это правильно придумал.

Одно надо сказать в ее пользу: она не уехала и не бросила меня одного. Когда я расплатился и неторопливо вышел на парковку с бутылкой недопитого шампанского, она сидела в своей «Альфе» и ждала меня. На ней была куртка из мягкой замши и шоферские перчатки. Крыша у автомобиля была опущена, Ванда газовала на месте. Ноздри у нее раздувались. Я глотнул шампанского и сел. Автомобиль, визжа резиной, сорвался с места прежде, чем я приземлился на сиденье.

Ванда направилась в Голливудские холмы, выжимая педаль на полную. Вела машину она именно так, как и можно было ожидать — как сумасшедшая. Она яростно переключала передачи, уходя в занос на крутых поворотах, маленький автомобильчик еле удерживался на дороге. В тот момент, когда перевалили через вершину холма и полетели вниз, он-таки оторвался от асфальта. Тогда-то мы набрали скорость всерьез. Мимо пролетали дома и припаркованные машины. Мы мчались по узкой дороге через каньон, Ванда входила в повороты на полной скорости. Если бы в этот момент кто-то ехал вверх по каньону, мы все превратились бы в малиновое варенье.