— А что, если Конни с тобой не согласна?

— Согласна. Я точно знаю. Закончи книгу, Хоги. Оставайся и закончи ее. Так хочет Ванда.

Через два дня я снова въехал в гостевой домик — в ушах звон, на ребрах повязка, прямо-таки образец современного литнегра.

В тот же день издатель объявил, что я закончу книгу Санни. Пресс-релиз издательства намекал на то, что я знаю нечто о разрыве Найта и Дэя, о чем публика до сих пор никогда не слышала. Лос-Анджелесские газеты раскрутили эту новость на всю катушку. В конце концов, больше в деле обсуждать пока было нечего, кроме того, что Вик все еще находится под наблюдением психиатров. «Лос-Анджелес тайме» даже опубликовала мою старую фотографию с обложки «Нашего семейного дела», ту, где я стою на крыше нью-йоркского особняка в футболке и кожаной куртке, весь такой чертовски уверенный в себе.

Юный детектив Эмиль Лэмп подвез меня от больницы в своем служебном седане, таком же чистеньком, как он сам. Он крепко сжимал руль, держа руки строго в предписанном положении, и соблюдал все правила дорожного движения.

— Я надеялся, вы будете со мной сотрудничать, Хоги, — сказал он. — Мне показалось, что мы с вами договорились.

— Мы и договорились.

— Тогда откуда вся эта игра на публику? Почему я узнаю о ваших планах из газет?

— Это все издатель, я туг ни при чем. Я собирался вам сказать.

— Правда? — В его голосе чувствовалось сомнение.

— Правда-правда, — уверил я его. — Я все хорошенько обдумал и решил, что если я хочу защитить интересы Санни, то лучше остаться тут и закончить книгу. Мне нужна последняя глава, но пока ее у меня нет.

— Понятно.

— Еще я хочу помочь, чем смогу.

— Ну да, ну да. Расскажите мне, что такое новое и неожиданное вы знаете, по мнению газет.

— Они преувеличивают. У меня есть лишь одно предположение.

— Поделитесь.

— Не могу.

— Почему?

— Это щекотливый вопрос, придется к нему определенным образом подойти.

— Каким еще таким образом?

— Правильным.

Лэмп нахмурился.

— Хоги, мне все это не нравится.

— Слушайте, если окажется, что это как-то связано с убийством, я вам первому расскажу.

Поверьте, я не меньше вас хочу, чтобы убийца Санни был арестован.

Мы пересекли Сансет по Беверли-драйв и проехали мимо вереницы огромных домов на крошечных участках. Бригада из муниципалитета подрезала высоченные пальмы на обочинах с подъемника высотой с пятиэтажный дом. Потрясающая работа — когда смотришь со стороны.

— И потом, — добавил я, — кое-что я вам могу рассказать. Я вспомнил, когда сознание у меня прояснилось.

— Что вы вспомнили?

— Кто-то попытался Санни напугать в его день рождения. Оставил ему гадкий сюрприз в машине.

Я рассказал Лэмпу про манекен с шапочкой и с пулевыми отверстиями. А потом и про все остальное — про фотографию, проткнутую кухонным ножом, про порванные пленки, про странное отсутствие реакции со стороны Санни и Вика. Про то, что в какой-то момент я подозревал во всем самого Санни, я говорить не стал.

Когда я закончил, Лэмп покачал головой и сказал:

— М-да, прямо мороз по коже. Как бы кошмары не замучили.

— Спите с ночником.

— Я и так с ним сплю, — улыбнулся Лэмп. — Интересная штука со всеми этими сувенирами, реквизитом, что ли, — вещами из его прошлого. Особенно если учесть, что все эти вещи уже давно никто не видел. Тот, кто за этим стоит, явно знает мистера Дэя много лет.

— Он знал, кто это делает.

— Почему вы так думаете?

— Он испугался, но вас, полицейских, вмешивать не хотел. Он кого-то защищал. Правда, неизвестно, убил ли его тот человек, который пытался его напугать.

— Думаете, это могут быть разные люди?

Я не специалист, но мне кажется, что подкидывать втихаря замысловатые угрозы — это одно, а подойти к человеку вплотную и нажать на курок — совсем другое. Разные характеры.

— Согласен, вы действительно не специалист. Это все звучит хорошо, но и суккоташ[55] звучит не хуже.

— Суккоташ?

— Ну вроде той старой теории, что люди, которые все время пытаются покончить с собой, на самом деле не хотят умирать. Типичный суккоташ.

— И это, значит, суккоташ? Интересно, слышала ли моя бывшая жена такое словечко.

— У меня таких дел сколько угодно — самоубийства после нескольких попыток. Если человек ищет смерти, то рано или поздно найдет.

Я глянул на него, пытаясь понять, как после всего этого ему удается сохранять столь безмятежный вид.

— Но информация хорошая, Хоги. Попробуем проверить. Спасибо. За мной должок.

— Может, тогда отпустите Вика на похороны? Для него это очень важно.

Лэмп поджал губы.

— Не верите, что это Эрли, да?

— Не верю. Санни был ему как отец.

— Люди регулярно убивают своих отцов. Почти так же часто, как и матерей.

— А вы как считаете, он виновен?

— Не знаю, Хоги, честное слово.

— А как насчет этой вашей теории?

— Она мне все еще нравится. Но Эрли очень соблазнительный кандидат. Он тут, под рукой, и у него с головой не все в порядке. Очень легко повесить это дело на него. Амбициозный и недобросовестный полицейский так бы и поступил — измотал бы его и выбил признание. Стал бы героем. — Он усмехнулся. — Может, даже жирный контракт на книжку выбил бы.

— Но вы же не из таких, правда, Лэмп?

— Ну конечно нет.

— Но вы, наверное, свое дело знаете, раз вам поручили такое резонансное дело.

Он покраснел.

— Ну, я добиваюсь результатов.

Цирк начался уже за три квартала от дома Санни. Он разросся за это время — теперь тут крутилась не только пресса, но и любопытствующие, зеваки, люди, которым не терпелось проехать мимо дома жертвы. Я сразу вспомнил, что меня тошнит от людей.

Лэмп подъехал к воротам и остановился.

— Дальше без меня, — сказал он.

— Что, вы не зайдете?

— Не люблю лишний раз беспокоить людей, у которых горе.

— А, так вы чуткий?

— Делаю свое дело.

— Это здорово, Лэмп.

Ванда встретила меня в холле и обняла крепко-крепко — ребрам моим это не очень понравилось. Она обхватила мое лицо ладонями и сказала:

— Я так рада, что ты тут, Хоги.

Ванда выглядела спокойной и собранной. На ней было черное кашемировое вязаное платье и черные сапожки, на шее жемчужное ожерелье, волосы аккуратно расчесаны, глаза слегка подкрашены. Она взяла меня за руку и повела в гостиную.

Из кабинета слышно было, как Хармон по телефону договаривается о похоронах Санни.

— Я говорю, полированное красное дерево, жадный ты сукин сын, а не гребаное золото!

Он до сих пор оставался агентом Санни, до сих пор приглядывал за его интересами, пусть смерть их и разлучила. Наверное, после сорока лет сложно просто взять и все бросить.

Конни сидела на тахте в гостиной и смотрела на ручей. Вид у нее был бледный и потрясенный. Она резко постарела. Я сел рядом и сказал, что мне очень жаль. Она так и смотрела на ручей. Я почувствовал себя лишним и встал, собираясь уходить.

— Он говорил мне, как много вы для него значили, Хоги. Ему повезло, что он вас встретил, — сказала Конни тихо.

— Это мне повезло.

Лулу так мне обрадовалась, что принялась радостно повизгивать, стонать и попыталась залезть ко мне в рубашку. Гостевой домик был в том же виде, в каком я его оставил. Сумки мои лежали на кровати. Я распаковал вещи, улегся и какое-то время слушал звон в собственных ушах. Потом включил телевизор. По одному из местных каналов крутили ретроспективу фильмов Санни. Я несколько минут посмотрел «Продавцов содовой» — одну из классических сцен, где Санни пытается разобраться, как работает блендер, и получает в лицо целую порцию солодового молока. В этом фильме он был так молод, так полон жизни и таланта, что казалось, будто он вот-вот сойдет с экрана в комнату. Я выключил телевизор и вернулся в дом.

Следующие полтора дня я помогал чем мог. Я съездил к Конни и привез почту и сообщения, присланные ей домой. Я занимался кое-какими похоронными делами. Я подменял Хармона на телефоне. Репортеры крайне огорчились, поняв, кто отвечает на звонки. Они на все лады пытались вытянуть что-нибудь из меня — лестью, сочувствием, подкупом. Один даже сказал: «Ну же, Хог, ты один из нас, ты нам обязан». Но семья не хотела делать никаких заявлений, так что они ничего не добились.