– Неужели она просила пригнать меня на помощь Лондону?

– Нет. Она сказала, что ты жива и торчишь в коммуне, где нет электричества и водопровода. Я и без нее знаю, что это глупо.

– Слушай, как тебе это удается: ты хамишь людям, которых просишь об услуге – и они тебе помогают? – спросила я, хотя и без особого пыла: скорее я была искренне удивлена.

Лизель появилась в удачное время: я все еще не могла вызвать в себе гнев, поэтому, по большей части, меня впечатлила ее наглость. Я даже не представляла, чтó, по мнению Лизель, должна была сделать – разве что вынюхать малефицера по принципу «рыбак рыбака видит издалека».

– Я не прошу тебя об услуге, – сказала Лизель. – Сегодня утром через защиту проломился чреворот. Большой. Его пока удается не пускать в зал совета, но долго они не продержатся. Как только он туда проберется – лондонскому анклаву конец. Никто не желает идти на помощь. Все боятся за себя. Ну? – воинственно закончила она, и внутренности у меня сжались в комочек, как тесто, которое мнут в миске.

Как бы я ни относилась к анклавам, но если бы лондонский анклав, один из самых больших и могущественных в мире, вместе со своими обширными запасами маны канул в брюхо чреворота, случилась бы настоящая катастрофа. Заполучив такую гигантскую трапезу, эта тварь могла достичь размеров Терпения. И, кем бы ни был малефицер, пробившийся сквозь защиту анклава, он, вероятно, таился где-то рядом, готовясь к следующему ходу. Какие прекрасные напарники. Что толку отказываться от исполнения пророчества, сулящего миру гибель и бедствия, если вместо этого я просто постою сложа руки, позволив двум чудовищам выполнить всю работу за меня.

Но, конечно, особого побуждения я не почувствовала. Мне совершенно не хотелось сражаться с чреворотом. Я бы сделала это, чтобы спасти Ориона, но вовсе не собиралась превращать убийство чреворотов в повседневное занятие. Все абстрактно боятся, что их сожрет чреворот, а я этого боюсь на основании личного опыта. Насколько мне известно, я второй из ныне живущих волшебников, который побывал внутри чреворота и уцелел (первым был Господин шанхайского анклава).

Но… но я все-таки выжила, а чреворот нет. Я убила его в одиночку, и в этом меня еще никто не превзошел. Даже в полулегендарной краковской истории понадобился круг из семи человек, а в Шанхае трудилось в общей сложности сорок магов, дружно собиравших ману. Более того, я убила двух чреворотов. Второй, совсем маленький, забрался в школу во время выпуска, привлеченный заклинанием приманки, и Лизель видела, как я с ним расправилась. Вот почему она пришла, чтобы позвать меня на помощь.

Это был откровенный стимулирующий пинок. Лизель вытягивала меня из колеи, в которой я засела.

– Какое шикарное предложение, – сказала я, пытаясь от нее отделаться. – Именно то, о чем я мечтала. Рисковать жизнью, сражаясь с чреворотом на благо лондонского анклава. А с чего совет решил, что я соглашусь?

– Мы не спрашивали его мнения, – ответила Лизель. – Думаешь, у нас было время на обсуждения? Мы приехали к тебе сами.

– Кто «мы»?

– Я, Элфи и Сара. Я велела им подождать, – Лизель раздраженно махнула рукой в сторону входа. – Какая разница? Хочешь договор об оплате? Все равно ничего не получишь, пока чреворот там. Или ты намерена всю жизнь прожить отшельницей, потому что Лейк погиб? Не будь дурой! Кто-то всерьез принялся за уничтожение анклавов. Чреворот вот-вот погубит лондонский анклав. Некогда сидеть и плакать. Орион бы так не поступил.

Я в гневе вскочила, чудом не стукнувшись о потолочные опоры, но Лизель просто скрестила руки на груди и посмотрела мне в лицо, не отступив ни на шаг. Злая и умная, как всегда. Я даже не могла возразить. Будь Орион жив, он наверняка бросился бы на помощь лондонцам. А он был бы жив, если бы я повела себя иначе, если бы не запаниковала при встрече с чреворотом, если бы заставила Ориона бежать.

Я ничего не сказала Лизель. Она была права, но все-таки я бы с огромным удовольствием ей врезала. Так или иначе, она поняла, что победила. Коротко кивнув, Лизель развернулась и вышла из юрты.

Некоторое время я стояла одна, слушая неровный стук капель. Повернувшись, я посмотрела на лежащие на кровати сутры. Обложка глянцевито поблескивала в тусклом свете. Я нагнулась, осторожно убрала книгу в шкатулку и замерла, держа ее в руках.

Вместе со мной сутры пришли сюда, к тому, кто их когда-то призвал… только мама ничего не сумела бы с ними сделать. Это были не исцеляющие заклинания. Финальное заклинание требовало столько маны, что вряд ли кто-нибудь смог бы его наложить, кроме меня.

А мне что было с ними делать? Ответа я не знала, но, наверное, не стоило тащить их в Лондон, где предстояла битва. Честно говоря, меня уже подмывало поехать. По крайней мере, можно было не принимать никаких решений прямо сейчас.

– Я оставлю тебя с мамой, – сказала я книге, поскольку привыкла с ней разговаривать. – Она позаботится о тебе, пока я не вернусь.

При других обстоятельствах я бы сказала гораздо больше – я бы долго хлопотала над сутрами, объясняла им, как мне жаль оставлять их даже на минуту, делилась планами… что угодно, лишь бы они не исчезли. Но в ту минуту я ничего этого не могла. Если они исчезнут – значит, больше не придется ломать голову. Я не хотела, чтобы они пропали, но энергии у меня хватило только на пару фраз. Напоследок я коснулась обложки, закрыла крышку и поставила шкатулку в сухое место.

Затем я написала маме записку на клочке бумаги: «Лондонский анклав в беде, я иду на помощь». И чуть не поставила на этом точку. Это была бы достойная месть за «Остерегайся Ориона Лейка». Я по-прежнему мучилась при мысли о том, что никто, кроме меня, не жалел о нем как о человеке – только как о воплощении силы.

Больше всего мне хотелось написать маме длинное, типично подростковое послание, полное упреков. Она посмела упрекнуть Ориона после того, что наделала сама. Я могла бы собрать воедино все свои горести и потоком раскаленной лавы излить их на страницу.

Но я не решилась так поступить с мамой, хотя мне отчасти казалось, что я обязана этим памяти Ориона. Я долго стояла над своими каракулями, мрачно размышляя и упиваясь фантазиями о мести, а потом дописала: «Скоро вернусь. Люблю тебя. Эль».

Когда я повернулась к двери, Моя Прелесть сидела прямо на пороге, светясь белым на фоне дождевого неба и многозначительно глядя на меня.

– А тебя тем более бессмысленно брать в бой, – заметила я, но мышка подбежала ко мне, взобралась на ногу и влезла в карман.

Я сунула туда руку, и она свернулась на ладони – маленькая, теплая и решительная.

– Ну ладно, – сказала я.

У меня не хватило духу вытащить ее и оставить дома.

Лизель в нетерпении стояла на грязной дорожке, под артефактом, который защищал ее от дождя, притворяясь зонтиком во имя психического здоровья заурядов. Он закачался над нами, и мы зашагали вниз с холма. Ни одна капля не пробивалась сквозь защиту.

Элфи и Сара ждали внизу, у центральных домиков, изо всех сил стараясь обаять местных обитателей. Оба нарядились с непрактичной роскошью – так одеваются люди, которые редко выходят из машины. Они стояли неестественно прямо и натянуто улыбались. Поначалу я думала, что они просто перегибают палку, стараясь произвести наилучшее впечатление на заурядов. Элфи и Сара, вероятно, ни разу за всю жизнь не высовывали носа в реальный мир. В присутствии заурядов трудно накладывать чары и пользоваться артефактами, а членам анклавов это, наверное, еще труднее – ведь они тратят ману даже на защиту от дождя, хотя зонтик справился бы ничуть не хуже.

Когда мы появились, Элфи стремительно повернулся ко мне, и я поняла: он держится из последних сил и весь буквально дрожит от напряжения.

– Эль, я так рад тебя видеть, – сказал он, и в его голосе послышались нотки, которые могли сойти за легкое удивление; на самом деле он был в двух шагах от настоящей истерики, грубой и безобразной. – Лизель тебе все сказала? Простите, что похищаем ее вот так, – улыбаясь, обратился он к Филиппе, стоящей среди заурядов, которых он обхаживал.