Радей вскочил, силой разрывая ножны и вытаскивая таки свою дубинку.

– Проклятье! – нервно выругался он, сквозь зубы, награждая гневным взглядом свое орудие.

– Давно нужно было перебить этих псов, – спокойно сказал Ярош.

Ему доставляло наслаждение, чувствовать свою уверенность на фоне растерянного взгляда отца. Он не держал зла за удар, знал он наперед и все, что тот мог ему сказать. В какой-то степени он даже радовался, что все так обернулось. Теперь все слова были сказаны, все самое ужасное позади, а, как известно, самая темная ночь, всегда перед рассветом. Теперь он уйдет. Теперь он совершенно точно покинет это место. И эта мысль перевешивала, и оскорбления рыбаков, и даже осознание того, какое место в жизни определил для него отец.

– Раньше они не доставляли хлопот, – обретаясь проговорил Радей. – Может курей потаскают, да и то не припомню такого. А тут в одиночку напала на троих. Что-то здесь не чисто.

– Пойдем скорее домой, – испуганно сказала Велена, глядя на разрубленный труп.

– Да, идём! Но глядите в оба. В округе водятся волки, вепри, не говоря о том, кого мог пригнать ветер из Серого леса. Да и собак здесь действительно слишком много.

Радей вновь обрел уверенность. Он выпрямился, вдел руку в кожаную петлю на рукояти дубины и теперь легонько поигрывал ей, привыкая к весу и разминая кисть.

Они пошли по низу. До деревни было рукой подать, но идти было тяжело. Велена в своем длинном льняном платье непрестанно ругалась, цепляясь за корни и сучья и очень скоро изодрала его в клочья, оголив рыхлые бедра. Ярош только ухмылялся, глядя на её страдания. Нет, он любил сестру, он уважал Велену, уважал её дело, которому она отдавалась так беззаветно, берег и наполнял её библиотеку, помогал собирать травы и коренья. Он ловил для нее насекомых и выслушивал её горести, пока пестик в её руке выжимал сок из майских листьев или превращал в пыль мышиные кости. Но любовь эта раскрывалась только, когда они оставались одни, в остальное же время, они язвили и плевались ядом друг в друга. Такова была их натура. Так им было проще. Это делало их сильнее.

Крайняя была совсем рядом, змейка уже ушла в сторону, задавая контур полуострова. Деревьев здесь было не много, и стояли они на достаточном расстоянии. Гибкие березы и невысокие ели и сосны не внушали опасений, но вот редкие и хрупкие тополя, черными исполинами уходящие ввысь, скрипели так яро, что казалось, вот-вот рухнут.

Впрочем, так и произошло.

На пригорке, после которого земля круто опускалась вниз, со страшным скрежетом повалился огромный тополь. От удара его ветви разлетелись на множество осколков и пыльной лавиной обрушились во все стороны, раня людей. Ярош успел толкнуть сестру, глядя, как она с испуганной гримасой полетела вниз.

«Убьется, непутевая…» – только и успел подумать он, когда одна из ветвей тяжелым молотом ударила его по голове. В глазах побелело, ноги подкосились, и он рухнул, потеряв сознание.

Ему привиделась мама. Он вновь видел тот день, когда она с совершенно безумным взглядом, замотанная черт знает в какие тряпки, роется в коморке при чердаке и выуживает из щели свою палку. Она называла её посохом, потом насмешливо клюкой. Она колотила им о землю, пытаясь сломать, а после гладила и страшно выла сквозь слёзы.

И вот она оборачивается, лучась от счастья, и видит его. Ярош стоит, оцепенев, не зная, что делать и только смотрит. Смотрит, как меняется её лицо, пытаясь определить в себе ли мама. А потом она раскрывает рот, сильно и быстро дыша, её исхудалые, болезненные руки до белых костяшек впиваются в гладкое дерево драгоценного посоха. Она попалась. Попалась как каторжанин с выжженной бучей на лице при отчаянной попытке к бегству. Она только смотрит и беззвучно плачет, тихонько качая головой. Ярош никогда ни прежде, ни после не видел такого взгляда и таких слез. Они сочились из её глаз, словно капустный сок сквозь щели деревянной кадки.

Он закрывает перед ней дверь. Опускает тяжелый засов. И сразу хватается за голову, мечется по дому, не зная, куда деться он её безумного воя, от страшной возни за дверью. Он боится, что мама что-то сделает с собой и только молит богов, чтобы скорее вернулся отец. Он просит её простить его, повторят, как заговоренный, что так будет лучше, что мама не должна уходить, ведь ему всего двенадцать маленьких годков.

– Ярош! Ярош, очнись! Сынок, ты должен встать!

Радей лежал рядом, его ноги сдавил толстенный ствол упавшего тополя. Он, что было сил, кричал и тряс его за плечо, стараясь привести в чувства.

– Велена в опасности! Она упала вниз, ты должен её отыскать. Скорее! Тут рыщут волки. Да очнись же ты! – он, что было сил, ударил Яроша в плечо, и тот, наконец, пришел в себя.

– Ты должен найти сестру, она упала вниз. И будь осторожен, я слышал вой.

– Вой? – переспросил он.

– Да, волки!

Радей глядел на него, изредка вздрагивая от боли, уперевшись руками в дерево, стараясь уменьшить его тяжесть. Ярош поднялся, хватаясь за затылок, в голове ужасно шумело, в неё будто вбили гвоздь и раскололи на несколько частей. Любое движение отзывалось острой болью, но тело потихоньку начинало слушаться.

Он быстро подскочил и попытался приподнять ствол, но Радей остановил его.

– Со мной все будет хорошо, кость цела. Иди за сестрой! Встретимся у деревни.

«Как же не вовремя все случилось», – пронеслось у него в голове.

Ярош побежал вниз, чувствуя огромную злобу. Ещё несколько минут назад, он так радовался своему триумфу, такому чистому и правильному, а теперь вмешалась какая-то неясная сила и спутала все карты. Он рад был уйти, покинув отца в добром здравии и ясном уме, уйти, не беспокоясь о том, что оставит здесь. Теперь же что-то произошло, что-то, что наложит отпечаток на весь материк. Это было ясно сразу. Природа бушевала. Лютовало её первородное естество. Наверняка клирики или эти полоумные монахи, что бродят к своим вратам знают, в чем дело, но пройдет время, прежде чем их знание распространится по всем разделам. И как раз этого-то времени у него и нет. Шанс – очень редкий зверь, и его нужно использовать сразу, иначе он пропадет, растворится, как снег в руке и другого такого уже не будет. Если он не уйдет сейчас, то рано или поздно им с отцом предстоит длинный разговор, который развеет в нем всю решимость. Ярош знал себя хорошо. Совесть – его первейший враг! Ах, как жаль, что он не пришел в этот мир от Привратника, говорят, где-то стоят врата, которым под силу излечить этот недуг.

Он нашел следы, оставленные сестрой. Она катилась куборем.

«Вот неумеха! И падать, как следует, не научилась, – мелькнуло у него в голове».

Она лежала на мягком мхе, неестественно скрученная. Мурашки, холодной волной пробежали по его телу, от неприятной догадки, но обошлось, Велена была жива. Она жмурилась и стонала – видимо, ей крепко досталось при падении. На груди девушки неприятной липкой массой блестело содержимое её желудка.

– Ты цела? – спросил он, оглядывая её тело.

– Да… Голова сильно кружится. Тут кто-то воет, там… – Она неопределенно махнула рукой на спину Ярошу.

– Идти можешь? – спросил он, но тут же выхватил клинок и развернулся, очертив им длинный полукруг.

Сталь, покрытая рунической вязью, рассекла воздух и погрузилась во что-то мягкое. Раздался резкий визг.

Ярош повернулся и увидел четырех волков, один из которых стоял криво и свистел при каждом вдохе. Через несколько секунд он осел, взгляд уставился в пустоту, лапы начали царапать землю, дыхание участилось и через некоторое время затихло вовсе. Из шеи слабеющими толчками изливалась кровь. Другие волки не шелохнулись, только смотрели на него тем же злобным взором, что был у пса, разрубленного пополам. Он с облегчением подметил, что это обычные звери, хоть волки и были черны словно уголь. Даже в эту темень, окружающую их, они казались черными пятнами с мерцающими недобрым светом желтыми глазами. Один из них, что стоял посередине, пришёл в движение. Он ощерился, шерсть на загривке и морде вздыбилась, лапы озлобились клыками, и зверь приготовился к прыжку. Человек перехватил почерневший меч, выставил обе руки вперед и начал ждать.