– Ярош, прекрати! – Воскликнула она. – Это уже не смешно.

– Конечно, не смешно, но разве ты считаешь иначе, сестрица? Разве тебе не тесно в этой дыре, Веленьюшка?

– Кто-то должен это делать, – серьезно ответила она. – Успокойся, и пойдем домой.

Он дернулся было, чтобы повиноваться, но остановился, вдруг ощутив… безразличие. Они смотрели на него: отец с намешанным на лице не то гневом, не то растерянностью и Велена, как всегда самодовольная и непоколебимая, словно говорившая ему:

«Ну что, дурачок, намолол опять чепухи. Не стыдно?»

«Да черт меня дери! – подумал он вдруг с невообразимой ясностью в голове. – Почему я всех вас терплю? Меня что, кто-то держит?»

Он посмотрел на них оценивающим, совершенно новым взглядом. Взглядом человека, что внезапно осознал свою силу. Или свою свободу. Он винил отца в гибели матери, и это чувство год за годом вытачивало его ненависть и раздражение. И, если раньше, Ярош не мог усомниться в словах отца, в правильности всех принятых им решений, то сейчас, казалось, всё встало с ног на голову. Он почувствовал под ладонью рукоять меча. Хорошего, острого, словно когти уличных кошек, лезвия. Взглянул на свой расшитый мехом и золотыми узорами кунтуш. Сапоги с начищенными бляшками и черной, как сама смола, кожей. Осторожно потянул за ремень, на котором висела сумка с рукавицей для Иволги.

«Приятная тяжесть… – мелькнуло у него в голове. – Тяжесть моих вещей».

Затем он встретился с глазами отца, сощурился и вдохнул.

– Ярош, замолчи! – уже с гневом строго приказала Велена, с опаской наблюдая за братом.

– Пусть говорит, – промолвил Радей, отстраняя дочь. – Он мужчина и имеет на это право.

Ярош помолчал несколько мгновений, пристально вглядываясь в серые глаза отца, а затем решился:

– Я ухожу. Пока еще есть силы и время. Я давно это решил! Жизнь, которую так страстно ты для меня готовил… – он закрыл глаза и помолчал несколько мгновений, сдерживая ликующий гнев. – Мне тошнить хочется, всякий раз, когда о ней вспоминаю! Что это за прозябание в чертовой дыре, на болоте, рядом с проклятым лесом. От этих мест, от этих деревьев и от всех нас за версту несет гнилью. Гнилью! Тягучей, зеленой гнилью! Кто мы? Где мы? И зачем мы здесь сидим рядом с этой зловонной дырой в земле? Скоро в Крайней не останется никого кроме глупых стариков и беззубых коз. Ты спрашиваешь, почему я вожусь с братьями? Да потому что они единственные здесь, кто ровня мне по возрасту! А я хочу жить! Жить! Слышишь? Жить под небом Таргиза! Жить на просторах Повелья! Гостить в его домах и пить их вина, ведь я ещё так молод и силён! Взгляни на нас! Нам ли тревожится о барщине, которая даже не доходит до архонта?! Нам ли ждать у гнилого забора пришлых, что приходят раз в десяток лет?! Взгляни на мир, как он изменился, посмотри, как он велик и прекрасен! А ты, старый, трухлявый пень! Какую участь ты готовишь своим детям? Разве мы не можем быть счастливы? Разве мы не заслужили право выбирать? Ты нанял для меня лучших учителей фехтования, и я обучился многому! Так неужели сын Радея из Крайней, Хранителя врат прекрасно владеющий шпагой не заслуживает офицерской службы? Или битвы на арене Дол-Альдерамина?!

– Ярош… Я… – растерянно пробормотал отец, качнувшись от внезапного порыва ветра.

– Да ты хоть знаешь, что твоя святая Веленьюшка собирается улизнуть в Халборд, на службу в университет?

Радей и Велена переглянулись, и Ярош понял, что отец знал об этом. Его лицо обмякло, а затем ожесточилось. Последний мост только что вспыхнул белым пламенем.

– Мы хотели тебе сказать, правда, – тихо молвила Велена, с опаской поглядывая на него.

Ему понравилось выражение её лица. Растерянное, неприкрытое и настоящее.

– Опять Ярош в дураках… Да будьте вы все прокляты! – в гневе вскричал Ярош. – Это что же получается? Рост через пару лет направится в Таргиз, сестрица – в Халборд, а Ярош останется гнить здесь, в деревеньке Крайняя, где на него плюет каждая собака? Потому что кто-то должен это делать?! Ну, уж нет! И это я ещё боялся сказать тебе, что ухожу, – усмехнулся он, – боялся ранить твои чувства… Да мне следовало кричать об этом, знай я заранее, как ты распорядился нашими жизнями!

Темная туча, расползалась все шире, накрывая собой и деревню, и Змейку, и посевные поля. Она приносила сильный, порывистый ветер и запах гнили. Потихоньку нарастал шум от кричащих птиц, а в кустах, по обе стороны от дороги, то и дело проносились юркие мышки. Вода в Змейке покрылась крупной рябью и с шумом плеснулась о берег.

– Как жаль, что я не послушал тогда мать, когда она молила меня вывезти её отсюда. Я, дурак, решил, что она не в себе, что не понимает, о чем просит. Ведь я стянул её уже с воза, прогнал наглого цыгана, который хотел увезти её, замотанную в тряпки со своей дурацкой палкой. Задержись я хоть на минуту, и она, возможно, была бы свободна. Была бы свободна от тебя!

Радей ударил сына. Изо всех сил он опустил тяжелый кулак на его лицо. Он ударил бы ещё, если бы между ними, как кошка, не впрыгнула Велена.

– Да она сошла с ума! – взревел он. – Я нашел её хромую, с искалеченными руками, с ногами, кости в которых удерживались лишь благодаря железным штырям! Столько лет я слушал плачь о её пещере, столько лет я помогал ей забыть о прошлой жизни. Я разделил всю её боль, всю тоску, и она была благодарна мне за то! Она родила вас, и, казалось, забыла, смирилась, но потом что-то произошло. Что-то случилось у неё в мозгу, и она вновь вознамерилась лезть в ту дыру, где однажды уже похоронила свою жизнь!

Он замолчал, гневно вздымая грудь. А вместе с ним стихли шум ветра, корчавый граб тысяч ворон и плеск воды, словно сама природа вслушивалась в его слова. Эта тишина отрезвила, напугала людей. Только теперь они поняли, какой шум стоял кругом, а теперь стих. Радей и Велена обеспокоено завертели головами, озираясь по сторонам. Ярош поднялся, чувствуя, что творится что-то очень странное. Лицо начинало пульсировать, отдаваясь тупой болью.

И тут грянуло. На них обрушилась стихия с такой силой, что жалобно затрещали деревья, а придорожные грязь и пыль колючим ветром ударили в лицо.

– Что это? – крикнула Велена. Её голос едва пробился сквозь ветер.

– Скорее, с дороги! – Радей могучей рукой сгреб обоих и швырнул в сторону.

Они повалились на землю и куборем прокатились несколько метров, очутившись в низине. Здесь, между деревьями, ветер был милосерднее, но все равно надрыво завывал среди редких берез и кустарника. Запах гнили стал заметно тяжелее.

– Воняет как… – встревожилась Велена. – Всю Болотину разворошило, значит, дует из леса. Но что там могло приключиться?

Радей непрестанно оглядывался. В какой-то момент его глаза встретились взглядом с Ярошем, лицо которого начало опухать. Он ещё злился, но уже неосознанно и сейчас, увидев раздутое лицо сына, разом как-то сник, обмяк, весь его вид указывал на огромное сожаление о том, что случилось.

– Ярош, прости меня! – качая головой и сильно жмурясь, вымолвил он. – Я не знаю, что на меня нашло. Нужно скорее поспеть домой, старуха у Волуя даст тебе что-нибудь холодное.

Он попытался прикоснуться к сыну, но тот лишь дернулся и со злостью отошел в сторону.

– Глядите, сколько воронья, – воскликнула Велена, указывая на черную тучу над деревней. – Кружит там. Кричит. Что-то явно происходит.

– Нужно возвращаться… – угрюмо проговорил Радей. – Им нужна наша помощь…

– Тише вы! – Воскликнул Ярош. – Что-то приближается!

Из общего буйства выделялся ещё один шум. Словно что-то неслось прямо на них. Какая-то стая. Зашевелились кусты, и из них выскочили десятки мышей, белок и выдр. Дикие собаки и лисы, зайцы и кабаны бежали в едином порыве, не замечая друг друга, а из земли, словно черный гной из прыща, лезли, извиваясь, черви.

Одна из дохлых псин, с ободранным боком заметила людей и оскалилась. Из её пасти свисала белая пена, а в глазах бушевал огонь такой лютой злобы, что мурашки бежали по коже. Она сорвалась с места и побежала прямиком на Велену, раскрывая уродливую пасть. Девушка застыла в оцепенении и закричала, а потом, не контролируя движения, отпрянула назад, навалившись на отца, который никак не мог вытащить зацепившуюся дубинку. Они оба повалились в ворох листвы. Глупые, слабые и беззащитные. Ярош с отвращением посмотрел на них и выхватил клинок. Красивый, обоюдоострый, полуторный меч с гардой формой полумесяца и кожаной рукоятью, он приятно и знакомо лег в руку. Он сделал два быстрых шага, наперерез животному и широким сильным ударом отсек ему половину туловища. Собака пробежала ещё пару метров, теряя внутренности, и упала на бок, у самых ног Велены. Очень скоро она затихла, её глаза, наполненные теперь не злостью, а страхом и удивлением, остекленели и больше не цеплялись за мир.