и всех от мiра своею кровшо откупал,

по сырой земле, странствуя, ходил

и чистоту свою всем явил;

на колокольню всходил

и одной рукой во все колокола звонил,

а другой избранных своих детушек манил,

в трубушку трубил

и им говорил:

пойдите, мои верные-избранные, со всех четырёх сторонушек,

идите на звон и на жалостный глас мой трубный,

выходите из тёмного лесу, от лютых зверей

и от ядовитых змей,

бегите от своих отцов и матерей,

от жён и от детей,

возьмите с собой только одни души, плачущиеся в теле вашем.

Отложите на земле весь прохлад

и обложите души ваши в оклад,

поживите без лести

и не желайте явной себе чести!

О, любезные мои детушки, как бы вам камень от сердца

отвалить,

так бы бог стал во всех членах ваших жить и говорить!

— На сей мой жалостный глас и на колокольный звон

некоторые стали от вечного сна пробуждаться с четырёх

сторон,

и головы из гробов поднимать,

и со дна моря наверх всплывать,

и из лесу ко мне приходить.

А Иоанн мой Предотеча именит

Александр Иваныч Шилов и говорит:

Государь батюшка! в Москве все расчищается,

дороги разметаются

и ковры под тебя подстилаются,

и во всяком доме пищу поставляют;

теперь-то ты ловишь малявок,

а когда вырастешь, будешь осетров ловить,

и там хлебушка покушаешь, а львы все застонут,

и тогда волки завоют на всю вселенную!..

2

— Чуешь — чей это склад речи?

— Погоди... иеужто вновь Каин воскрес?!

— Угадал, хотя и не по букве. По сути же, действительно слог каинский, а вот кто был сочинитель истинно родом — и по сю пору неведомо. Многогранная была личность, да так, что для каждой грани собственное своё имя...

— То есть?

— А вот посуди сам. В начале семидесятых годов осьмнадцатого столетия в Тульской губернии появилась двоица странников, показывавших себя киевскими монахами-затворчиками. Одного звали Андреем, другого Кондратием. Заходя в известные им пристани хлыстов, они принялись за проповедь среди бывших единомышленников нового, очищенного от плоти учения. Очищенного в прямом смысле — или по их наречию убелённого: а именно оскопления. Кондратий склонял отсечь долой «древнего змия», Андрей «белил», — да так споро подвинулось у них вскоре дело, что иною порой в две недели до шести десятков «белых голубей» выпускали на воздух.

3

С этой пары и всё скопческое движение, в одночасье возникшее на глубинных российских просторах, начинает двоиться в именах и происшествиях, которые будто в балаганном раёшнике рифмуются одно с другим — не зазря же двойничество составило не только определяющую особенность их речей и писаний, но и самый дух веры.

В предначипательной двойке кто-то один, по всеобщему почти мнению, был московский юрод Андреян, некогда упечённый Каином в каторгу и впоследствии сумевший бежать. И один из них стал верховным богом скопчества, известным впоследствии под фамилией Селиванов. Но вот было ли это одно и то же лицо или нет — останется навеки загадкою...

Селиванов носил последовательно имена Андрея, Кондратия, Семёна, Фомы и Ивана. Местом рождения называл село Столбово Орловской губернии, где, по позднейшим разысканиям, отродясь такого человека не важивалось, — зато стоит оно всего в двадцати верстах от Брасова, родины Андреяна.

Начал он свой путь, как некогда и тот, с притворного молчальничества, открыв уста лишь изрядно погодя, когда наплодил убелённых своей твёрдой рукою с хороший полк. Вид же имел самый затрапезный и на всякого среднего мужика похожий, лет эдак с полсорока, росту среднего, лицем бел, нос вострый, волосы жёлто-русые, единой отликою было отсутствие бороды.

Корни его духовного рождения так или иначе ведут к нам сюда на Иванову гору. Богородицей, произведшей на свет «в духе» юрода Андреяна, была старица Ивановского монастыря хлыстовка Настасья Карпова, сожжённая за свою ересь при Анне Иоанновне. Богородицей Селиванова называется некая Акулина Ивановна. Имя это некогда принадлежало разом двоим родным сёстрам, первая из коих была женой хлыстовского бога Прокопия Лупкина. Обе сестрицы также постриглись в Ивановой обители, а потом по делу той же Настасьи были разосланы на исправление в отдалённые монастыри. В корабле Акулииы Ивановны на Орловщине и «явил себя» впервые Андрей Селиванов.

4

Совершенным праздником рифмованного двоения служит и все распространявшееся им учение. Бог скопцов именовался двумя главными званиями — и опять краесогласиыми: «искупителя» и «оскопителя», как из-под покрова словечка «убелил» сдавленно слышится заключённое в нём внутри «убил».

Главным врагом своим в мiре он почитал земную любовь, величаемую неотменно «лепость» — не желая замечать, что противоположностью ей в точном смысле нашего языка служит «нелепость».

Лукаво перелицован, хотя всё-таки своеобразно воспринят был и привычный церковный обиход. Обряд вступления в секту именовался «приводом»; «крещением» сделалось оскопление, причём скопить и «перескопить» можно до трёх последовательных «печатей» — опять-таки явная тень чинов православной иерархии. Последователи Селиванова звались «израильскими детьми», сам он «царём Израиля», а места их собраний — «сионскими горницами».

Ячейками секты служили те же хлыстовские «корабли», где сошедшиеся «убелённые» братья под водительством «кормщика» радели до одержания в белых «парусах»-рубахах. Зато в отличие от хлыстов скопцы обладали живыми мощами — за таковые почитались ногти и волосы Селиванова.

5

Да и сам он тоже был не единым, а двойным самозванцем Божьего царства показалось как бы ещё не в достатке...

В написанных им собственных мытарствах — «страдах», — откуда я тебе те первые рифмы читал, об этом рассказано через притчу. Года через три после начала делания голубей главный скопитель был всё же выловлен властями, выпорот и сослан в Сибирь. На пути туда он пересёкся с конвоем, ведшим в противоположную сторону, на Москву, пойманного недавно Пугачёва. И тут, как гласят «страды», «которые его провожали, за мной пошли, а которые меня везли, за ним пошли». Была ли та встреча на деле — опять-таки недоведомо, зато самочинное царское звание Селиванов действительно у Емельяна позаимствовал и стал вскоре объявлять себя «божьим сыном, государём Петром Фёдоровичем».

6