— Отсюда его и унесли, — добавил Кат, вынув ключи, и отворил боковую дверцу с прописанной на ней мелом во множестве обиходной похабщиной, скорей по привычке, чем из особой нужды нанесённой вездесущими срамословцами.

Кат быстро скрылся во внутреннем мраке, а Ваня-Володя, застряв неожиданно позади него в узеньком ходу, вдруг спотыкнулся в потёмках об те же как будто самые отрубленные бронзовые ручищи; охнул, нагнулся и мигом налетел лбом на каменного безрукого исполина в седле, потом отпрянул вбок и, схватясь там в ужасе за холодную гладкую лошадиную морду, совершенно закостенел, — но тут наконец Кат зажёг в дальней клетушке свет, и Ваня-Володя понял, что очутился в скульптурной мастерской.

— Ты что ж это, тоже художеством балуешься? — попытал он хозяина, когда сумел благополучно миновать ненароком ожившие кумиры.

— Не совсем. Просто домик сдается внаём разом нескольким ваятелям, а я уже поднанимаю у одного из них себе светёлку для скромных ночных досугов. В этом вот смысле я тоже, пожалуй, художник, — замысловато обмолвился тот, добавивши повелительно: — Только завали на всякий пожарный случай ход этим жалким подобием камня...

11

Ваня-Володя понял его верно и плотно притворил за собою двери. Отсек, занимавшийся Катом, совершенно разнился видом с тою его книгоношеской комнатою, в какой был прописан Ванин квартирный сосед. Здесь всё было подчёркнуто, нарочито выпустошено, содержание скудного жилища составляли лишь пара стульев, круглая ореховая столешница верхом на табурете да единственная книжная полка с томами, не стоявшими, как положено, строем, а положенными внакат и, следовательно, постоянно находящимися в пользовании. Кроме них, на стене помещалась увеличенная цветная олеография с изображением бородатого мужика, сильно смахивающего на Христа, за той главной, впрочем, отменою, что вместо выражения скорби лицо его чрезвычайно хитро ухмылялось. Помянув же про Катову собственную всегдашнюю приподнятую улыбчивость, Ваня-Володя заметил, что и все вещи тут как-то своеобычно скалятся, создавая целое смеховое поле вокруг хозяина.

— Кто таков? — не обретя под картинкою никакой подписи, тыкнул он в этого антихриста указательным пальцем.

— Прародитель...

— ?!

— Долгая песня. Чтобы понять, нужно перелопатить все эти нелёгкие пособия сзаду и наперёд, — указал он на заветную библиотечку. Подойдя вплотную, Ваня-Володя с возрастающим недоумением обнаружил среди глухих без надписи корешков и не ведомых ему вовсе наименований грубо переплетённую папку под единственно зиаемым, да и то с утрешних всего пор, именем «И. КАИН».

Прочтя его, он слегка вздрогнул, что, конечно, не укрылось от пронзительно следившего за ним Ката.

— Что, не нравится? — заметил он.

— Слушай, вот странно: я про этого самого... чего только сегодня не наслушался?

— Это откуда же, прошу прощеньица?

— Да экскурсия возле дома бродила ,— отмахнулся Ваня-Володя, замурыженный всей этой свистопляской, которая как будто обложила его со всех концов: куда ни ткни, везде лезет всё тот же Каин и уж непременно ещё Иван, чтобы назло досадительно укорить его неладным тем тёзкою.

Кат несколько поднасупился, но быстро восстановил довольство на пухлых вишнёвых губах и полюбопытствовал:

— Ну-с, и к чему же они пришли в итоге?

— Известное дело: сослали молодца на Балтику каторжником — и вся недолга!

— Тю-ю,— удовлетворенно протянул Катасоиов, — это ж ведь вовсе не тот конец. Вернее, — добавил он торопливо, приметив, что Ване-Володе опостылели уже вусмерть чужие невзгоды, — вообще не конец, а скорей концы в воду. Причём выяснить правду сполна тут отнюдь не безполезно лично тебе, поверь. Оцени только сперва сию штуку...

Он вылущил из папки сложенный вчетверо лист, любовно раздвинул его на четыре стороны и возгласил —

Глава седьмая

РАДЕТЕЛЬ

1

— О страшный суд!

надо брать дело в рассуд;

а я принес гостинчик всем поровну:

чтобы лепостию не занимались,

а истинному отцу с чистотою поклонялись.

Ибо хочет истинный ваш отец на сырой земли раскатиться

и до всех своих детушек умилиться;

хочет благовестить

и всех своих детушек навестить;

в Успенский колокол зазвонить

и всех своих детушек к себе заманить.

И этому делу не миновать,

чтоб отцу-искупителю стали честь отдавать;

хотя и начали все пировать,

но придёт время, будут головушки свои преклонять;

так и станем грех из себя выгонять,

к отцу припадать,

а лености не потакать.

Пора, любезные детушки, мне, спасителю, работать,

души свои спасать,

пустые дела бросать

и на грех не поступать,

а одну Сионскую гору полюбить.

Я свидетельствую не сам собою и пишу не для славы:

слава моя на кресте, и дом мой темница —

я в ней жил,

не тужил,

отца своего слушал

и малинку его кушал.

А ныне я пришёл на старых пророков:

у них благодать была по пояс,

а я принёс новую и облёк

с головы до ног.

И вся земля мне поклонится,

а вы, любезные детушки, извольте на белых коней садиться

и со мною Господом вашим водиться,

духом моим сладиться,

душою же с телом соединиться,

тем и будете со мною на небе веселиться.

О любезные мои детушки, помните всегда Вышнего

и не кушайте хлеба лишнего:

вы — люде Израильтяне,

а потому и должны быть душам своим хранители.

А про меня пророки вам вестили,

да вы во внутренность свою не вместили:

приидет кормщик и будет кораблями управлять

и мачты крепко утверждать,

посадит всех по своим домам

и не даст воли вашим плотям».

Так, любезные детушки, живите не вредитесь,

всякой слабости берегитесь

и на суету мiра всего не льститесь,

а истинному отцу своему искупителю с чистою совестию

явитесь.

Я, ваш отец искупитель, многу лет за вас страдал