на одной неделе
четверга четыре,
а деревенский месяц —
с неделей десять!
Отчего пришед в ужас, принуждён был свою команду потревожить, которой при мне было 45 человек солдат и при них сержант, да чёрного народу хорошего сукна 30. И как ворота отпер, то полковник и секретарь взошли ко мне; секретарь, взяв ту женщину в особливую каморку, подул ей на ухо...
Посадя с собой в «берлин», поехали на Покровку, взяли купца Григорья Сапожникова и отослали в Стукалов монастырь; где, поговоря с ним против шерсти, в ту же ночь по показанию той бабы домах в двадцати поставлены были караулы. А на другой день взяли в Таганке купца Якова Фролова и сына его малолетнего, которого я забрал к себе в дом, а прочих отправили в тот же монастырь. И я спрашивал оного Фролова сына: где живёт Андреюшка и с кем он говорит? Ибо он сказывался немым. Которой объявил, что-де он с теми говорит, кто тому сборищу согласен, а жительство-де имеет за Сухаревой башней в одном доме. Почему для взятья оного Андреюшки в показанной дом ездили, токмо его не получили, ибо он дни за два до того уехал в Санктпетербург. Для чего с прописанием всего их обстоятельства послан был из Москвы нарочный, которым оный Андреюшка привезён в немшоную баню, где его взвесили, а сколько весу в нём оказалось, того мне знать было не можно.
Но уж стариц да белиц и со девками тряханули как следует: всех раскольниц-хлыстовок, а особливо Варсонофьевского да Иванова монастырей, с их безпутными мужиками выбрано ровно пол-антихристова числа: триста тридцать и три...
И тут вдруг покладистый и смирной прежде свидетель, незаметно в пору слушания последнего происшествия налившийся вполутьме густою рудой по всему лицу, хрястнул что было мочи кулачищем в колено, расплюща лежавшие там горкою бумаги, и надтреснуто крикнул:
— А-аа, каб тебя самого бесы подрали! Чтоб сволокли к собачьим чертям!! —
Глава третья
У ЧОРТА НА КУЛИШКАХ
1
«При державе благоверного царя Алексея Михайловича, всея России самодержца, случилось в царствующем граде Москве вот какое дело в нищепитательнице патриаршей на Кулишках, что за Варварскими воротами, близ Ивановского монастыря. По действу некоторого чародея вселился там демон и живущим творил различные пакости, как поведал отец Марко, что вместе с архиепископом суздальским Илларионом всему тому был самовидец. Ни днём, ни ночью бес не давал уснуть, таская людей с постелей и лавок, всем в слух нелепости вопиял, и на печи, и на полатях, и в углах стуча и гремя и различными голосами крича, устрашал. Благочестивый же Государь Алексей Михайлович, повелел духовного чина людям на отгнание сего беса молитвы творить, но успеха от того не было, а лукавый, напротив, ещё свирепей, яко лев, укорял всех и грехи их явно рассказывал, обличая и стыдя, иных же даже бил и выгонял вон. Много раз принимались выкуривать нечистого, но никак не умели с ним сладить.
Тогда кто-то из приближённых возвестил самодержцу о преосвященном Илларионе, который сподобился принять власть над злыми духами. Благочестивый царь повелел немедля призвать пред себя владыку, ибо тот как раз находился на Москве. Посланные догнали его уже на пути домой и тотчас пригласили во дворец наверх — к великому Иллариона испугу, потому что он подумал было: не оклеветал ли его кто перед Государем. Однако смиренно повиновался высочайшему указу и пошёл, куда зван был. На преосвященном в то время была простая овчинная шуба, лычным поясом подпоясана, а поверх неё одна ветхая суконная ряса.
Представши перед царёвы очи, он спервоначала отказывался было от трудного подвига, но потом за послушание монашеское повиновался и в тот же день к вечеру отправился в богадельню с монахами Марком и Иосифом по прозванию Рябик. Это всё происходило, когда в Москву съехались вселенские Патриархи на всероссийский собор.
Пришед в назначенное место, иноки по своему пустынно жительскому обычаю затеплили свечу и принялись петь вечернюю службу да читать молитвы. Дьявол же, не терпя их пения, начал на полатях крепко стучать и нелепыми голосами кричать, укоряя Иллариона безстыдными речами: «Уж не ты ли, калугере, пришёл сюда выгонять меня? Поди-ка ко мне, переведайся!» Но преосвященный продолжал своё дело, никуда не озираяся, между тем как бес все безчинствовал: «Поди, калугере, ко мне! Переведаемся с тобою!» Когда же владыка приступил к акафисту Богородице, во умилении вознося руки к небу, ударяя себя в грудь, испуская потоки слёз и припадая к земле, тогда бес, молитвами архиепископа будто пламенем опаляем, отлетел оттуда, яко стрела быстра, и умолк до тех пор, покуда не окончилось чтение. А затем опять принялся вопиять дикими гласами, приговаривая: «Эй ты, плакса! ещё расплакался! Иди же ко мне, переведаемся!»
По сотворении вечерни и келейного правила, ночью, уже когда погасили огни, преосвященный стал произносить молитвы на изгнание нечистых духов, неутешно проливая слёзы, а дьявол продолжал орать нелепотно: «Э-эх, калугере! ещё ты и в потёмках разнюнился!» И застучал на полатях крепко; а потом, промолвив грозно: «Я к тебе иду, к тебе иду!» — замолчал. При этом отец Марко, побеждаемый страхом, хотел было и вовсе из кельи бежать, но владыка ободрил его стоять крепко и ничего не страшиться, присовокупив: «Даже и над свиньями дьявол без повеления Божия власти не имеет». Чорт же обернулся тогда чёрным котом и начал архиепископу под колени подкатываться всякий раз, как тот земно кланялся. Мешая так его поклонам, бес хотел навести на гнев и отвадить от молитвы, но Илларион был крайне незлобив: подскочит ему чорт под колени, а он рукою его отбросит в сторону и сотворит метание.
Отправив наконец все уставные служения, повелел он спутникам, охранив лице свое крестным знамением, ложиться почивать с миром. Отец же Марко спрятался глубоко под шубу от великой боязни.
На следующий день преосвященный, совершив утреннее пение, вышел из богадельни по делам. Тогда дьявол сказывал богаделенным бабам о нём, до чего владыка праведно живёт: «Как стал-де во время акафиста плакать, то устрашил меня, будто огнём ожёг, так что я выбежал вон. А когда молился в потёмках, и я чёрною кошкой к нему подлетал, мешая ставить земные поклоны и думая любовь на гнев преложить, — ничего и тут успеть не возмог!» И все это говорил окаянный, будучи сам невидим.
В то время одна из баб положила ребенка в люльку и стала его качать. Бес же, выхватив дитя, взял неведомой силой самое бабу, запхнул в люльку да пустился трясти, приговаривая: «Люли, баба! Люли, дурная!» Вдруг возвращается в богадельню владыка Илларион — и дьявол давай только ноги от него наутёк в велицем страхе, оставя бабу сидеть торчком во дитячей во зыбке.
Когда же Илларион принялся святить воду, бес начал страшно кричать и бросать белым каменьем, так что вся богадельня потряслась; однако по молитвам владыки никому от того вреда не учинилось. Он продолжал совершать служение, никуда не оглядываясь, между тем как нечистый дух все вызывал его переведываться на поединок. И вот, окропя образа и стены святою водою, Илларион вступил с дьяволом в решительное противоборство: обратился в ту сторону, где он вопил зверскими голосами, и воскликнул: «Где еси ты, враже веяния правды? Аз раб Господа Иисуса Христа, от Его имени гряду бороться с тобою — выходи же, окаянный!» После , чего начал повсюду решительно кропить освященной водою: и на печи и на полатях, и на лавках и под лавками, и потолок и стены. Дьявол же умолк и скрылся, не являясь затем целых три дня.
Но потом опять очутился в богадельнях и принялся жалиться богаделенным бабам: «Хорошо сей монах перед Богом ходит. Нельзя мне приблизиться к нему!» А когда воротился сам Илларион, дьявол стал уже не так дерзновенно подавать голос — видимо ослабев, говорил как-то немо. Тут преосвященный и подступил к нему с допросом: «Всё ли ты безстыдствуешь, окаянне? Заклинаю тебя именем Божиим, поведай мне, где ты был в эти три дни и где скрывался» —
