следил за работой оборудования корабля. Например, обнаружив в, казалось бы, самый эмоционально острый момент, непосредственно перед

230

стартом, что разговоры на Земле съели почти весь запас ленты в магнитофоне и

что ее поэтому может не хватить на время полета, по собственной инициативе

перемотал ленту — благо ранее записанные на ней предстартовые разговоры, конечно, были зафиксированы на лентах наземных магнитофонов. Словом,

думал, рассуждал, наблюдал.

Всех, разумеется, очень интересовало, как перенес космонавт явление

невесомости, — пожалуй, единственный фактор космического полета, который

практически невозможно в полном объеме воспроизвести на Земле. Нет, уверенно ответил Гагарин, никаких неудобств от явления невесомости он не

ощущал. Чувствовал себя все время полета очень хорошо.

— Ну, это за полтора часа. . — пробурчал про себя Парин.

И, как показало будущее, был прав. Адаптация человеческого организма к

длительному пребыванию в состоянии невесомости, а затем — об этом мы узнали

еще позднее — его реадаптация на Земле оказались едва ли не самыми сложными

проблемами космической биологии и медицины. Даже сегодня, после десятков

космических полетов, наука не может утверждать, что знает в этой области все.

— Иначе и быть не могло, — сказал Василий Васильевич Парин после

появления первых сигналов о вестибулярных нарушениях, испытанных

космонавтами в первых же более или менее длительных полетах. — Ведь все

живое на Земле эволюционировало в течение миллионов лет при наличии

гравитации, веса. Это запрограммировано в нас прочно. Не может организм

любого существа никак не реагировать на исчезновение столь мощного, генетически привычного фактора.

Но Гагарин, пробыв в невесомости менее полутора часов, естественно, никаких признаков дискомфорта, не говоря уж об ухудшении самочувствия, обнаружить не мог. Эти признаки проявляются позднее.

Очень интересно рассказывал он про то, как выглядит Земля из космоса.

Сейчас все это — и о непривычной нам дугообразной форме горизонта, и о

голубой полоске над ним, и о мгновенных, без сумерек, переходах дня в ночь и

ночи в день — уже многократно рассказано. А космонавтом А. Леоновым даже

изображено на холсте. Но слушать про это впервые было на

231

редкость интересно. Возникали ассоциации с произведениями научно-фантастической классики — не зря, оказывается, она была на космодроме в таком

ходу.Вопросы сыпались один за другим. Каждый интересовался работой «своей»

системы. Каждому было важно узнать, насколько оправдало себя то, что было

внесено в технику и методику космического полета по его, спрашивающего, инициативе.

Слушая ответы Гагарина, я поймал себя на том, что поражаюсь не столько

тому немногому, что оказалось в какой-то мере неожиданным, сколько тому, как

этого неожиданного мало. Просто потрясающе мало!

Через несколько дней Гагарина сравнили с Колумбом, но ведь Колумб плыл

наугад, не зная, куда движется, вернее, имея на сей счет ошибочное

представление: рассчитывал приплыть в Индию, а открыл — Америку.

Гагарин, а прежде всего, конечно, люди, отправившие его в космос, достоверно знали: что, как и когда произойдет. Весь полет от начала до конца

был детально, до последней мелочи, расписан. Сам космонавт через несколько

дней после полета сказал одному из своих учителей: «Все было в точности так, как вы мне расписали. Будто вы там уже побывали до меня».

И в этом смысле можно сказать, что главная новость, открывшаяся в полете

«Востока», заключалась в том, что никаких новостей в нем не состоялось.

О первом полете человека в космос много говорили и писали как о торжестве

конструкторской мысли, воли, мужества, отваги космонавта, и все это было

справедливо. Но сюда следовало бы добавить и торжество научного предвидения.

Кстати, сам Гагарин сопоставлений своей персоны с великими мужами

прошлого не любил. Отдавал себе отчет в том, что здесь сгоряча возможны

переборы, которые потом, когда страсти поостынут, будут звучать не совсем так, как было задумано самими «сопоставителями». Увидев шутливый рисунок, на

котором он был изображен стоящим у доски и назидательно читающим лекцию о

космическом полете Герберту Уэллсу, Алексею Толстому и Жюлю Верну — вот, мол, все, оказывается, не так, как у вас написано, — Юра недовольно

поморщился: «А то без меня они, бедные, не справились. .»

232 . .Когда с деловой частью заседания — последнего заседания

Государственной комиссии но космическому кораблю «Восток» — было

покончено, начались приветствия и подношения даров, так сказать, официального характера. Космонавт узнал, что отныне он не только носитель

воинского звания майора, но и заслуженный мастер спорта, и военный летчик

уже не третьего, а первого класса.

Гагарин воспринимал все эти знаки признания и благодарил за них

сдержанно, достойно, с нескрываемым удовлетворением, но без буйных

проявлений восторга, подобных тем, которые демонстрируют, скажем, забившие

гол футболисты. Да, природным тактом этот молодой человек оказался одарен

очень щедро!

— Смотрите, Юра, — сказал я ему в перерыве, — скольких радостей жизни

вы лишились: радости от получения звания капитана, от звания летчика второго

класса, от звания мастера спорта. .

Ему такой взгляд на вещи поправился:

— А ведь верно!..

Впрочем, если, как было сказано, чувство юмора не изменяло Гагарину перед

самым полетом, неудивительно, что уж после полета оно тем более сохранилось.

Столь же весело воспринял он замечание одного из своих товарищей — будущих

космонавтов — о том, что, мол, когда-то, в дореволюционные времена, среди

пышных титулов провинциальных цирковых борцов был и такой: чемпион мира

и его окрестностей. Теперь это звание можно воспринимать всерьез — Гагарин

его честно заработал.

Что говорить — все основания для веселья были налицо!

Но особенно долго предаваться ему не пришлось. Программа дня была

плотная. После короткого перерыва Гагарина усадили просматривать вопросы, подготовленные журналистами, ожидавшими пресс-конференции на первом

этаже коттеджа. Что вы чувствовали перед полетом?. Думалось ли вам, что вы

будете первым?. О чем вы думали, когда корабль вышел на орбиту?. Как

выглядела наша планета, Солнце, звезды, Луна?. Могли бы вы пробыть в

космосе дольше?. Памятные события в вашей жизни?.. Любимая книга, любимый литературный герой?. Вопросов было заготовлено изрядное

количество. Я подумал даже: что же будут спрашивать журналисты у следующих

космонав-

233

тов? Ведь вроде бы все, что можно спросить, спрошено у Гагарина. Но тут я явно

недооценил внутренних резервов могучей державы — прессы. Вопросы ко всем

космонавтам, возвращавшимся из полетов в последующие годы, у журналистов

нашлись. Причем вопросы эти трансформировались в тех же направлениях, что и

сами космические задания: вширь и вглубь.

Из журналистов, ожидавших в то утро разговора с Гагариным, мне

запомнились Н. Денисов из «Правды», Г. Остроумов из «Известий». Позже, кажется, подъехали П. Барашев и В. Песков из «Комсомольской правды», но я их

уже не видел. Жесткое расписание дня заставило двигаться дальше.

В домике на Волге, где все это происходило, я неожиданно увидел еще

одного хорошо знакомого мне человека — летчика-испытателя Дмитрия

Павловича Мартьянова. Оказалось, что несколькими годами раньше он был

летчиком-инструктором в Саратовском аэроклубе — первым учителем Гагарина в

летном деле.

Недавно заслуженный летчик-испытатель СССР Д. П. Мартьянов, беседуя с

журналистом В. Скуратником, вспоминал: «.. вошел молодой капитан и, пожимая

мне руку, представился: Герман Титов. Следом за ним — Марк Лазаревич