баллистическом корабле на ракете-носителе, так и особенно Гриссом, проявивший редкое хладнокровие и умение в чрезвычайно сложной ситуации на

посадке: тяжелый жароупорный экран его корабля не отделился, как было

положено, при приводнении, после чего корабль, естественно, затонул и Гриссом

с большим трудом выбрался из него в самый последний момент. На этот раз

Вирджил Гриссом избежал гибели, но, к несчастью, отсрочка, которую ему дала

судьба, оказалась непродолжительной: в январе 1967 года он вместе со своими

товарищами, космонавтами Уайтом и Чаффи, погиб во время одной из

предстартовых тренировок в корабле «Аполлон». Случайная искра, всегда

возможная в таком насыщенном всевозможной электроникой устройстве, как

космический корабль, вызвала пожар. А внутрикабинная атмосфера, состоящая

на американских космических кораблях из чистого кислорода, привела к тому, что пожар этот разгорелся быстро и неугасимо. Экипаж погиб раньше, чем

подоспела помощь. Гриссом, Уайт и Чаффи стали первыми жертвами, которыми

человечество расплатилось за выход в космос. Расплатилось, как с почти не

знающей исключений печальной закономерностью всегда расплачивается за

проникновение в новое — и в медицине, и в географии, и в авиации, а теперь, в

наши дни, и в космонавтике. .

158 Острота споров о том, какой полет заслуживает наименования космического, была снята самой жизнью: какой критерий ни принимай (пусть даже самый

простой— «стокилометровый»), по любому из них первым человеком, полетевшим в космос, оказался Гагарин.

Но в марте 1961 года споры эти были в разгаре. Так что присутствие

наступающего на пятки соперника ощущалось, наверное, каждым из многих

сотен людей, работающих на космодроме, и накладывало свой отпечаток на всю

атмосферу их напряженного труда.

Да, мешкать с пуском первого пилотируемого космического корабля не

приходилось!

Но до этого нужно было еще многое сделать. Прежде всего — убедиться в

полной отработанности всего сложного ракетно-космического комплекса,

состоящего из ракеты-носителя, космического корабля, стартового хозяйства

космодрома, систем измерения и управления и многого, многого другого — всего

не перечислить.

Пускать в космос человека можно было только наверняка, с полной

уверенностью в том, что вся участвующая в этом деле техника в полном ажуре.

А как в этом убедиться?

Если верить известному положению материалистической диалектики о

практике как критерии истины, то только одним способом — отработочными

пусками тяжелых космических кораблей-спутников без человека на борту.

А надо сказать, результаты проведенных к этому времени запусков трех

тяжелых космических кораблей-спутников (наименование «Восток» им

присвоено еще не было) особой уверенности не вселяли: два из них — первый и

третий — прошли неудачно. Первый неверно сориентировался и по команде на

спуск пошел не вниз, к Земле, а вверх, в беспредельное космическое

пространство. Третий, напротив, пошел к Земле по чересчур крутой траектории и

сгорел, войдя в атмосферу. Статистика, скажем прямо, мало утешительная. .

Правда, причины обеих неудач были, как того всегда требовал Королев, однозначно установлены и приняты все меры, исключающие возможность их

повторения. Хорошо было, по крайней мере, и то, что причины неудач в обоих

случаях были разные — это означало, что создателей космической техники

преследует не какая-то одна принципиальная ошибка, а неизбежно

159

набегающие в таком сложном деле частные недоработки.

Это внушало оптимизм. Однако от общего оптимизма до вполне конкретной

уверенности в надежности корабля — дистанция! Ее необходимо было

преодолеть. А для этого — набирать благоприятную статистику, в которой

имеющаяся неблагоприятная растворилась бы. Иными словами — пуски

продолжать.

. .Очередной такой пуск состоялся девятого марта. К этому пуску я и

прилетел впервые на космодром. Впервые увидел все его своеобразие, в котором

вершины технического модерна неожиданно переплетались с чем-то от

затерявшегося в бескрайней степи полевого стана. Впервые увидел напряженную

круглосуточную работу людей космодрома — и тех, для которых здесь было так

называемое место основной службы, и тех, которые были тут в командировке.

Правда, командировка сотрудников различных конструкторских бюро на

космодроме нередко затягивалась на многие месяцы: едва завершалась одна

работа, как подоспевала следующая. Так что заметных различий в подходе к делу, обжитости своих рабочих мест, профессиональной психологии и даже во

внешнем виде между прикомандированными и штатными работниками

космодрома не обнаруживалось; разве что воротнички у аборигенов были, как

правило, чуть посвежее (налаженность быта — великое дело).

В отличие от трех предыдущих пусков тяжелых кораблей-спутников

отработочный полет девятого марта, как и последовавший за ним полет двадцать

пятого марта 1961 года, выполнялся по одновитковой программе, полностью

идентичной программе будущего полета с человеком: генеральная репетиция

потому и называется генеральной, что все в ней происходит точно так, как будет

на премьере. Идентичны были и конструкции ракеты-носителя и космического

корабля, за исключением, правда, двух пунктов.

Во-первых, и это было главное отличие, рабочее место космонавта занимал

не живой человек, а искусно сделанный манекен, у которого не только одеяние

(скафандр, герметический шлем), но даже вес и положение центра тяжести были

«человеческие». И второе: поскольку манекену, в отличие от человека, как

известно, ни пить, ни есть не требуется, небольшой контейнер, располагавшийся

в кабине «Востока» справа от кресла

160

космонавта и предназначенный для хранения еды и питья (космонавты, кажется, с легкой руки Быковского прозвали этот контейнер «гастрономом»), по прямому

назначению не использовался. Вместо продуктов в нем помещался станок с

подопытной собакой: Чернушкой в полете 9 марта и Звездочкой — 25-го.

Вообще, надо сказать, собаки в истории космических исследований занимают

место достаточно заметное. Впрочем, почему только космических? Вспомним

хотя бы памятник собаке, установленный в Ленинграда на Кировском проспекте

у здания Института экспериментальной медицины, в воздаяние заслуг этого

животного перед физиологической наукой.

В устном космодромном фольклоре собачья тема нашла достойное

отображение. Особенно популярен был анекдот о двух собачках из научно-исследовательского института, спорящих о том, есть ли у человека разум или же

его действиями управляют одни лишь условные рефлексы.

«Только рефлексы! — утверждала одна из них. — Вот смотри, сейчас я

ткнусь мордой в эту кнопку, загорится вон та красная лампочка, и эти двуногие

чудаки сразу же принесут мне кусок колбасы. .»

Анекдот этот я слышал на космодроме не раз в исполнении разных лиц, но

взглянул па него по-новому после того, как его рассказал один из космонавтов. И

добавил:

— Вот так и некоторые наши инженеры. Тоже, вроде зоопсихологов, считают, что, кроме них, никто ничего не соображает. Всё боятся, как бы мы в

полете чего-нибудь не перепутали, недосообразили, не разобрались.. А я, может

быть, больше опасаюсь, как бы они сами здесь, на земле, не нахомутали! Тут ведь

все зависит, с какой точки зрения смотреть. .

«Собачий» анекдот обернулся раздумьями вполне человеческими.

Дальнейший ход дел действительно показал, что доверие к человеку, находящемуся в полете, давно ставшее традиционным в авиации, в молодой

космонавтике еще должно было утвердиться. Забавная история с системой

включения ручного управления на корабле «Восток», о которой я расскажу