Армстронг, уделял к продолжал уделять после своего космического полета много

времени не только самолетному, но и планерному спорту.

И совсем уж невозможной представляется мне участь, на которую хотели бы

обречь Гагарина иные его доброжелатели: заставить человека всю свою жизнь

просидеть в президиумах разных торжественных и не очень торжественных

заседаний! Посадить в целях обеспечения «сохранности» под стеклянный колпак.

Участь нелегкая, наверное, для каждого, но особенно неприемлемая для человека

энергичного, творческого, инициативного, такого, каким был Гагарин. Очень

четко выразил свои ощущения по поводу подобного рода деятельности

Константин Петрович Феоктистов: «Единственное, что мне мешает, —

приглашения на всевозможные торжества и юбилеи. . Что-то вроде свадебного

генерала. Я всегда отказываюсь. Потому что действительно нет времени и потому

что мне неинтересно. Очень стараюсь отказываться вежливо, но всегда чувствую: считают, что зазнался. Или надо работать, или заниматься представительством. .

Навер-

122

ное, представительство тоже работа, но у меня другая специальность. .»

Видите, даже совмещение занятий своим основным делом с

«представительством» мешает космонавту. Что же тогда сказал бы он, обреченный жить одним лишь представительством! Мне могут возразить, что

Феоктистов — не просто космонавт, а конструктор, ученый, один из инициаторов

и первых разработчиков идеи полета человека в космос и в этом качестве вроде

бы действительно не должен испытывать особого тяготения к функциям

«свадебного генерала». Что ж, наверное, подобное замечание было бы

справедливо. Но ведь и у Гагарина — пусть не ученого и не конструктора —

хватало нужных и интересных дел, так сказать, по прямой специальности. Свой

пост первого заместителя начальника Центра подготовки космонавтов он

занимал, по общему признанию, отнюдь не номинально. Работал интенсивно и

усидчиво. Н. Ф. Кузнецов, занимавший в течение ряда лет пост начальника ЦПК, впоследствии писал, что Гагарин успешно справлялся и с совсем новыми для

себя, неизбежными в административной практике функциями, «имел дело с очень

сложными документами и работал с ними очень точно, безукоризненно».

А к чему приводит насильственный отрыв человека от основного дела его

жизни, мы видим хотя бы на примере Эдвина Олдрина — второго члена экипажа

лунного корабля «Аполлон-11». В своей книге «Возвращение на Землю» он так

говорит о том, что с ним произошло после полета на Луну: «Мы стали какими-то

рекламными персонажами, парнями, которые должны посещать те или иные

собрания и банкеты. . Мы перестали быть космонавтами в техническом смысле

слова. . Длительный карантин после возвращения о Луны был раем по сравнению

с тем, что происходило теперь.. Я предпочел бы снова лететь к Луне, чем

исполнять роль знаменитости». Особенно вывела космонавта из равновесия

«рекламная поездка по миру — 23 страны за 45 дней».

И трудно не согласиться с В. Песковым и Б. Стрельниковым — авторами

чрезвычайно интересного и глубокого очерка «За кулисами славы», по которому

я процитировал приведенные отрывки из высказываний Олдрина, — в том, что

психическая травма, глубокая депрессия, вскоре постигшая «лунного человека №

2»,

123

была вызвана «не космическими явлениями, а вполне земными и хорошо

известными перегрузками. Они оказались чрезмерными даже для очень сильного

человека».

При всех различиях, существующих между положением «знаменитого

человека» в США и у нас, между жизненными воззрениями и движущими

стимулами советских и американских космонавтов, при всех этих (и многих

других) различиях полностью отмахнуться от горького опыта биографии Эдвина

Олдрина — ограничиться тем, что сказать: к нашим условиям это неприменимо,

— было бы чересчур просто.

Человек должен делать свое дело в жизни.

Нельзя превращать его — живого, думающего, чувствующего — в музейный

экспонат. Только в экспонат.

Кстати, если все-таки проделать эту бесчеловечно жестокую операцию, то по

прошествии скольких-то (не берусь назвать, скольких именно) лет воздействие

такой превращенной в музейный экспонат личности на других людей пошло бы и

в этом противоестественном качестве неизбежно на убыль.

Вряд ли доброжелатели Гагарина хотели такой участи для него.

Нет, при всей трагичности того, что случилось 27 марта 1968 года, вывод «не

надо было давать ему летать» из происшедшего не вытекает. Отлучать летчика

Гагарина от авиации было ни с какой стороны невозможно.

А вот еще один вопрос, который мне не раз приходилось слышать: «Ну, а как

все-таки сам Гагарин, повлияла на него выпавшая на его долю мировая слава?

Изменился он как-то за эти семь лет — от дня полета в космос до дня гибели —

или нет?»

Ответ на этот вопрос, наверное, правильнее начинать с конца: изменился или

нет.

Вообще говоря, конечно, изменился. Странно было бы, если бы не изменился.

Уместно спросить любого человека: «А вы сами за последние семь лет своей

жизни изменились или нет?» Ведь независимо от того, пришла ли к вам за эти

годы слава (и если пришла, то какого, так сказать, масштаба), независимо от

этого обязательно пришла какая-то новая работа (пусть по прежней

специальности), новая ответственность, новые 124

мысли, новые контакты с людьми, новые удовлетворения, новые

неудовлетворенности. . Особенно если эти семь лет охватывают такой

динамичный возрастной интервал человеческой жизни, как лежащий между

двадцатью семью и тридцатью четырьмя годами.

Я наблюдаю своих молодых коллег — летчиков-испытателей, вспоминаю, какими они были, когда учились в школе летчиков-испытателей, и вижу: конечно

же они изменились. Во многом изменились! К ним пришла уверенность —

сначала профессиональная, а затем и житейская. Пришел опыт. Пришли навыки

преодоления множества проблем, которые исправно подбрасывала им — в

воздухе и на земле — жизнь. Пришло более глубокое понимание людей — и в

добром содружестве, и в ситуациях конфликтных. Словом, пришла

профессиональная и человеческая зрелость, которая конечно же отложила свой

отпечаток на облике каждого из них.

А слава? Участвовала она в формировании их личностей? В какой-то мере —

да, участвовала, так как большинство моих молодых коллег удостоились за

проведенные испытания и всякого рода наград, и почетных званий, а главное, едва ли не самого ценного в нашем деле вида славы — прочной

профессиональной репутации хорошего, надежного, пригодного на любое

задание летчика-испытателя. Но, конечно, ничего похожего на славу первого

космонавта Земли им и не снилось. А вот, смотрите-ка, изменились!

Повзрослели.

Так почему же изменения в личности Гагарина мы должны рассматривать

только с позиций его противоборства со славой?

Неудивительно поэтому, что на вторую часть заданного мне вопроса —

изменился ли за последние семь лет своей жизни Гагарин? — я ответил

положительно: да, изменился. Стал увереннее, приобрел навыки руководящей

деятельности, научился довольно тонко разбираться в управляющих людьми

стимулах и: вообще в человеческой психологии (о чем можно судить по

некоторым его точным и проницательным на сей счет замечаниям). Словом, быстро рос.

Во многих отношениях этому росту способствовали и свойства, которые

были явно присущи его характеру до полета в космос. Он был умен от природы, иначе, конечно, никакой опыт не научил бы его хорошо разбираться в душах

людей. Обладал врожденным чувст-

125

вом такта, чувством собственного достоинства и в не меньшей степени чувством

юмора. Все, что вызывает улыбку — как в высказываниях людей, так и в