А о будущей мировой славе ему не говорят ничего: о ней иначе как в самых

общих чертах не знали и сами организаторы набора космических добровольцев.

Да и вообще такие категории, как слава, прогнозированию поддаются очень

плохо. Еще хуже, чем даже погода. .

Так вот, я прошу читателя на минуту отрешиться от своей психологии

гражданского человека, своего возраста, рода занятий, круга интересов и

поставить себя на место молодого летчика, получившего подобное предложение.

Предложение, которое, перефразируя известную пословицу, можно

сформулировать так: отдать журавля из рук за неизвестно какую птицу в небе.

Согласитесь, чтобы принять такое предложение, явно идущее вразрез с

обывательским «от добра добра не ищут», нужно было быть сделанным из того

же добротного материала, из которого испокон веков изготовлялись

мореплаватели, исследователи Арктики, путешественники в дебри диких

континентов, экспериментаторы, испытатели, исследователи, наконец, просто

легкие на подъем — в большом и малом — люди.. Может быть даже — с этакой

жилкой авантюрности в характере. .

115 И когда уже после полета Гагарина на корабле «Восток» меня иногда

спрашивали: «Ну, а что он там, в сущности, делал? Автоматика его в космос

вытащила, по орбите провезла и обратно на землю спустила. В чем же его-то

заслуга?» — я, прежде чем говорить о функциях контроля всей этой хитрой

автоматики, непрерывно — от старта до посадки — осуществляемых

космонавтом, о выполненных им наблюдениях, наконец, об отработанном и

оттренированном умении в случае необходимости отключить автоматику и

использовать ручное управление спуском, прежде чем говорить все это, начинал

с ответа на последний вопрос: «В чем его заслуга? Хотя бы в том, что он сел в

этот корабль! Оно ведь было в первый раз».

История человечества свидетельствует, что всегда, когда какое-то новое

большое дело требовало смелых, решительных людей, готовых ради этого дела

бросить ровную дорогу житейской налаженности, такие люди обязательно

находились. Когда, читая старые книги, да и просто вспоминая многих живших

на земле замечательных людей, снова и снова убеждаешься в этом, всякий раз

ощущаешь прилив внутреннего удовлетворения: приятно лишний раз убедиться в

том, что не так-то уж несовершенно наше человечество!

Но еще теплее делается на душе, когда посчастливится увидеть это воочию, самому, — хотя бы на конкретном примере этих подтянутых старших

лейтенантов и капитанов, явно не отягощенных сознанием историчности

предстоящей им роли.

Начать с того, что они оказались очень разными. А когда видишь

выраженную индивидуальность человеческой личности, индивидуальность, которую не смогла преодолеть одинаковость едва ли не всех выпавших в жизни

на их долю внешних воздействий, это всегда привлекает внимание.

Тут я чуть было не начал писать об обаянии Гагарина, интеллигентности

Титова, сдержанной положительности Николаева, веселой общительности

Поповича, тонкой ироничности Быковского.. Чуть было не начал, но удержался.

И не потому удержался, что сказанное было бы неправдой. Нет, Гагарин и

вправду был обаятелен, так как вправду интеллигентен Титов, сдержанно

положителен Николаев, весело общителен Попович, ироничен Быковский.

116 Но каждое из этих свойств — лишь верхнее, самое видное, бросающееся в

глаза если не с первого взгляда, то, так сказать, в первом туре знакомства с

человеком. А дальше открывается многое другое, пусть не отменяющее

обнаруженного ранее, но настолько дополняющее и развивающее его, что

делается ясно: одним штрихом, одной краской такого человека не опишешь!

Личному знакомству с космонавтами кроме соприкосновения с ними, так

сказать, прямо по службе очень способствовало общение в неслужебной

обстановке. Когда я, закончив рабочий день на тренажере, отправлялся в Москву, не раз то один, то другой из них спрашивал, не помешает ли он, если подъедет со

мной на машине.

Очень запомнились мне эти поездки. Час езды — час беседы. Беседы, во

время которой мои спутники раскрывались часто с весьма неожиданной стороны.

Один будущий космонавт, например, на занятиях неизменно собранный, активный, заинтересованный, переживал, оказывается, как раз в те дни тяжелую

личную драму: смерть новорожденного ребенка. Тут-то я понял, что слова о

волевых качествах этого человека, написанные в его характеристике, отнюдь не

пустые слова. .

Интересно было отношение космонавтов к своей будущей космической

карьере, в частности в сравнении с летной деятельностью.

Один из них, Григорий Нелюбов, сидя у меня в машине, по дороге в Москву

как-то сказал:

— Слетать бы в космос разок, а потом назад, на свой «МиГ-девятнадцатый»..

— Почему, Гриша? — удивился я. — На «девятнадцатых» тысячи летчиков

летают, а тут ведь дело уникальное!

— Я понимаю. Потому и хочу слетать. Но в самолете все в своих руках. Сам

себе хозяин. .

Тогда я ничего не возразил. Хотя, в общем, уже мог предполагать, что

степень влияния космонавта на полет его корабля по мере совершенствования

космической техники и усложнения выполняемых ею задач будет возрастать.

А потом продолжить разговор не удалось. Судьба моего собеседника

сложилась невесело. Много лет спустя его товарищ по отряду космонавтов Г.

Шонин в своей книге «Самые первые» так написал о нем: «Не

117

слетал в космос и «флотский парень» Григорий. . Гриша легко сходился с

людьми, быстро завоевывал их симпатии. Казалось, удача не обходила его

стороной. И действительно, вначале все для него складывалось наилучшим

образом: его назначили вторым дублером Гагарина. Но, очевидно, не зря бытует

пословица: «Знал бы, где упасть, подстелил бы соломки». Для нас всех и для

самого Григория было большой неожиданностью, когда ему и еще нескольким

ребятам пришлось расстаться с отрядом. Режим и труда, и отдыха космонавтов

был суров. Не менее суровы были наказания за малейшие отклонения от этого

режима. Мы тяжело переживали их уход. И не только потому, что это были

хорошие парни, наши друзья. На их примере мы увидели, что жизнь — борьба и

никаких скидок или снисхождения никому не будет».

Да уж, чего-чего, а снисхождения к Нелюбову проявлено не было.

Нарушение дисциплины, в котором он был, вне всякого сомнения, повинен, повлекло за собой предельно жесткую, я бы даже сказал — жестокую меру

наказания: отчисление из отряда космонавтов, хотя воинские уставы дают, как

известно, в руки начальников достаточно широкий спектр мер взыскания для

воздействия на провинившихся подчиненных. Мне — как тогда, так и теперь —

представляется, что сохранить такого одаренного человека, как Нелюбов, в

отряде первых космонавтов — стоило.. А дальше его жизнь пошла, что

называется, под откос. Откомандированный назад в строевую часть, он не

выдержал — стал прикладываться к бутылке и вскоре погиб, попав под поезд.

Сравнение же работы космонавта с работой летчика, правда с несколько

иных позиций, сделал снова, много лет спустя, другой космонавт — Георгий

Гречко. В беседе с писателем и журналистом Ярославом Головановым1 он сказал:

«А знаешь, если бы начинать

1 В этой книге я буду еще не раз ссылаться на собственные высказывания космонавтов, ученых, конструкторов, сделанные ими в беседах с писателями и журналистами Ю. Апенченко, Е. Велтистовым, Я. Головановым, В. Губаревым, Н. Маром, Г. Остроумовым, В. Песковым, А.

Покровским, А. Тарасовым и их коллегами. Ссылаться с глубокой признательностью, потому что

хотя сами эти высказывания по праву принадлежат их авторам — деятелям космонавтики, по

давно известно, что содержательный, глубокий, умный ответ получается чаще всего как реакция