случайностью. Выведя самолет из снижения, он снова переводит его в набор
высоты и повторяет штопор. Теперь выводит самолет из штопора уже не после
полутора-двух витков, как в первый раз, а после четырех-пяти.
Нет, ничего случайного нет. Все закономерно.
. .В некоторых газетных публикациях, в которых описывался этот полет, дело
изображалось так, будто никакого особого риска тут не было, будто Арцеулов,
«так же, как в свое время и Нестеров, был уверен в своих расчетах».
Сравнение с выдающимся летчиком П. Н. Нестеровым, первым
выполнившим «мертвую петлю», получившую впоследствии его имя («петля
Нестерова»), конечно, почетно, но в данном случае не совсем правомерно.
Готовясь к «петле», Нестеров знал, что возможность выполнения этой фигуры
научно доказана за двадцать с лишним лет до этого расчетами профессора Н. Е.
Жуковского в работе «О парении птиц» (что, разумеется, ни в малейшей степени
не умаляет заслуги летчика). А Арцеулов никакими данными теории штопора
(которой тогда еще вообще не существовало) не располагал. И «своих расчетов»
не делал. Полагался на свою незаурядную техническую и летную интуицию, на
здравый смысл, на понимание физической сущности явления.. И все-таки, как он
нам только что сам сказал с экрана, это были предположения! Более или менее
основательные, но предположения. . Полностью игнорировать это обстоятельство
мог бы самоубийца, а не человек с нормальной человеческой психикой.
В домашнем архиве Арцеуловых сохранились два листка, на которых рукой
Константина Константиновича набросан чернилами текст то ли задуманной им
статьи, то ли какого-то выступления. Читаем там: «.. не могу сказать, что, приняв
такое решение, я оставался спокоен. Ведь парашютов тогда не было, и в случае
ошибки полет стал бы для меня последним. Но закалка нервов в недавних боях
помогла быть твердым в своем решении».
Вот оно — истинное мужество. Мужество, основанное не на том, чтобы не
отдавать себе отчета в реально грозящей опасности, а на том, чтобы действовать, невзирая на эту, ясно осознанную опасность так, как того
461
требует долг: воинский, гражданский, служебный, а особенно — охватывающий
но существу их всех — неписанный, моральный. .
Да, с огромным риском был связан этот исключительный полет!
А как вообще смотрел на риск Арцеулов? Видел в нем возможность приятно
пощекотать себе нервы (выражение, порой встречающееся в авиационной и
околоавиационной литературе) или необходимость, которая — хороша она или
плоха — неизбежно сопутствует проникновению в новое?
Ясный, недвусмысленный ответ на этот вопрос содержится в высказываниях
самого Константина Константиновича. Правда, относятся они к другому
выдающемуся авиатору и человеку — Михаилу Никифоровичу Ефимову.
Осенью 1971 года на торжественном заседании по случаю 90-летия со дня
рождения М. Н. Ефимова Арцеулов выступил с небольшой — минуты на четыре,
— но очень емкой речью о том, что же представлялось ему самым важным, самым светлым в облике Ефимова.
Начал Арцеулов не с профессиональных достоинств Михаила Никифоровича, а с того, что, по его мнению, «мировой славы Михаил Никифорович достиг
благодаря своим моральным качествам». Вот так — моральным!
Ну а чисто профессиональные? Летчицкие? Обратившись к ним, Арцеулов
отметил, что «к авиации Михаил Никифорович относился серьезно. Все у него
было продумано, рассчитано, всегда шел на трезвый риск. А полеты его были
выдающимися. . Ефимов знал авиационную технику в совершенстве, но летал
осторожно, зря не рисковал, шел наверняка. . Помню, на Севастопольском
аэродроме Михаил Никифорович после летного дня занимался с братом. Тимофей
летал на «Блерио». Как-то па довольно большой по тем временам высоте
Тимофей выключил мотор и крутой спиралью пошел на посадку.. Но когда сел.
Михаил Никифорович распек его за лихачество.. Младший брат стоял перед
старшим по стойке «смирно» и ушел удрученный.. »
Вот какие черты профессионального облика Ефимова вызывают у Арцеулова
особое одобрение: «Всегда
462
шел на трезвый риск. .», но «летал осторожно, зря не рисковал, шел наверняка. .»,
«все было продумано, рассчитано...». Сегодня мы твердо знаем, что иначе на
летной, особенно на летно-испытательной, работе просто невозможно. При
любом другом стиле работы и дела не сделаешь, и головы не снесешь. Но то
сейчас. А такие люди, как Ефимов к Арцеулов, этот стиль, эти взгляды не просто
исповедовали — они их создавали. И более того, следовали им на практике. Это
стоит отметить особо, потому что высказать принципы, подобные приведенным, и даже искренне решить неуклонно следовать им гораздо проще, чем делать это в
действительности. В самом деле, взять хотя бы ныне бесспорное «зря не
рисковать». Какой индикатор, какая ЭВМ могут в каждом конкретном случае
определить, когда «зря», а когда «не зря»? Нет, наверное, на свете летчика (да и
представителя многих других профессий: моряка, хирурга, военачальника), перед
которым не вставал бы этот вопрос!
Впрочем, к первому полету на штопор сказанное не относится. Тут налицо
был гот самый, не очень частый случай, когда можно было уверенно сказать: не
зря!Раскрытие тайны злого демона — штопора — стоило того, чтобы рискнуть.
Двадцать раз продумать, постараться учесть все возможные «если», не
пренебречь ни одной мелочью, способной сработать на уменьшение риска
(вспомним набранные Арцеуловым лишние 200 метров высоты), — и рискнуть!
Рискнуть крупно, широко, безоглядно..
С земли полет Арцеулова наблюдала едва ли не вся школа. Хотя он заранее
не очень распространялся о своих намерениях, но с несколькими, наиболее
близкими ему коллегами все же поделился, и, разумеется, скоро об этом знало
множество людей (трудно проследить пути распространения интересных
новостей, но что происходит это распространение с поразительной скоростью —
общеизвестно).
Среди очевидцев первого штопора были уже знакомый нам В. П. Невдачин, летчик-инструктор Б. Л. Цветков, слушатель школы, в будущем известный
летчик А. И. Егоров и другие — практически весь летный состав.
463 Один из очевидцев сказал, что витки обоих штопоров, выполненных в тот
день Арцеуловым, «заставили зрителей содрогнуться».
Пожалуй, самое полное свидетельство очевидца содержится в письме
Невдачина, адресованном Е. Ф. Бурче:
«.. На высоте около 1500 метров (тут глазомер Невдачину немного изменил; со слов самого Арцеулова нам известно, что начальная высота была 2000 метров.
— М. Г.) мы с волнением увидели, как самолет с затихшим мотором как бы замер
на некоторое время на месте, а затем, свалившись на бок, завертелся в штопоре.
Состояние наше можно назвать подавленным, и мы молча наблюдали, что будет
дальше. После двух витков штопора самолет перестал вращаться. . Все с
облегчением вздохнули, еще не отдавая себе ясного отчета в происшедшем. Мы
успели только осознать, что миновала опасная минута, и радовались, что все
кончилось благополучно. Но нам пришлось в это утро все же еще раз пережить
волнение; После первого выхода из штопора Константин Константинович решил
повторить свой номер еще раз. . На этот раз штопор продолжался дольше, что нас
стало беспокоить. После 4—6 витков вращение самолета стало замедляться, наконец приостановилось, и после пикирующего полета самолет перешел на
планирующий спуск и сел недалеко от нашей группы. Радостно возбужденные, мы всячески выражали свое восхищение полетом, поздравляли К. К. с
избавлением от неминуемой гибели и приветствовали своего смелого товарища.
Только спустя некоторое время мы осознали всю серьезность происшедшего.. »
