– Глупости какие! – Глаша нахмурилась. На дворе начало двадцать первого века. Каким бы захолустьем ни была Ведьмина роща, но должна же и сюда цивилизация добраться!

– Глупости, – согласился Глеб. – Да только понимаем это ты, да я, да дядька Трофим.

Глаша опустила голову. Слова резанули по больному, снова до слез захотелось домой.

– Тяжко тебе здесь? – Глеб подошел совсем близко и осторожно протянул руку к ее волосам. – И мне тяжко. Но это ничего. Знаешь, кому на самом деле тяжелее всего, Глаша?

Та пожала плечами, мол, да многим нынче плохо, это понятно. Глеб качнул головой в сторону деревни:

– Местным хуже всего. Это для нас с тобой Хожий с ведьмой сказки, а для них нет ничего реальнее. Они живут в вечном страхе, который сами же создали, транслируют его из поколения в поколение. А мы с тобой просто на одно лето приехали, хоть и не на самое удачное, но все же на одно.

Слова Глеба для Глаши вдруг точно окошко приоткрыли из ее каморки, и она увидела, что вокруг тоже люди живут, что им тоже бывает обидно и тоскливо, но чаще страшно. Потому что они действительно верят в то, что рассказывают, и бьют дочерей из жгучего, первобытного страха перед необъяснимым. Глаша невольно вздрогнула.

– А чем это лето не самое удачное?

Глеб убрал руку, так и не коснувшись ее волос, и вздохнул:

– Ефросинья Ильинична умирает, рак у нее. И правду Кондрат вчера сказал, до Купалы она не дотянет. А как не станет ее, народ неизбежно будет новую ведьму высматривать. И Хожего с ней заодно.

– Зачем? Они с радостью и от этой избавились бы давно, если бы не выдумали себе страх. Не станет ведьмы – не станет и повода бояться.

За деревьями послышались голоса и замелькали фигуры. Тетка Варвара будила дядьку Трофима.

– Нет, Глаша, не так все просто. – Глеб тоже оглянулся и заговорил совсем тихо: – Деревня эта, ты видела, когда проезжала, больше чем наполовину брошенная. Кто в райцентр уехал, кто в город. У тех, кто уехать не смог, осталась только их изба, пара-тройка собутыльников да страшная сказка. Сказка, которую они превратили практически в религию. Она росла и пускала корни вместе с самой деревней, вместе с рощей, что они ведьминой прозвали, вместе с Ефросиньей Ильиничной, которая сама под конец жизни поверила в собственное ведовство. Люди опираются на эту сказку и чувствуют землю под ногами, только пока эта сказка для них реальна: пока ведьма у всех на виду в огороде своем копается да в лес за травами таскается и пока засылают к ним изредка самых отчаянных или бестолковых из города. В этом их жизнь, их мироустройство. И за эту сказку, за эту опору они будут цепляться до последнего и биться насмерть с каждым, кто попытается выбить ее у них из-под ног.

Глаша молчала, забыв дышать. Вот у кого-кого, а у нее опора под ногами сейчас действительно пошатнулась и пошла трещинами. Вчера, посмеиваясь над рассказом Витька, она искренне полагала, что ребята на самом деле не верят ни в какого Хожего, а серьезные такие, потому что хотят попугать городскую. Но то, что сказал сейчас Глеб, распахнуло под ногами пропасть, в которую она даже заглянуть боялась.

– Сядь, Глаша, сядь. – Глеб поддержал ее под локоть, усадил прямо на тропинку и принялся копаться в небольшой поясной сумке. – Ну-ка, вдохни хорошенько.

Глаша вдохнула и закашлялась от резкого противного запаха. Голова быстро прояснялась.

– Лучше? – Глеб убрал ватку и протянул флягу с холодной родниковой водой. – Прости, не хотел я тебя пугать. Только предостеречь, чтоб ты местных сильно не высмеивала, не любят они этого. Понимаешь?

Глаша плеснула на руку воды и протерла лицо.

– Понимаю. Все в порядке. Просто жарко нынче, еще дорогой укачало.

Парень кивнул и снова полез в сумочку.

– Держи, хорошо от укачивания помогают. – Он протянул ей горсть мятных леденцов.

Глаша с благодарностью приняла их и спрятала в карман платья. Она привезла с собой пакетик таких, но Егор обнаружил их в первые же дни и, как Глаша ни просила, не оставил даже одного.

Глеб встал и с беспокойством посмотрел на нее:

– Идти можешь?

Глаша улыбнулась ему, оперлась о землю и легко поднялась:

– Да, спасибо.

– Да не за что. – Глеб со вздохом развел руками. – Иди. Тебя зовут. Увидимся в деревне.

Глаша снова улыбнулась, потрепала босой ногой земляничник и направилась к машине.

Бабка Агафья коротко приласкала Аксютку и долго и пристально разглядывала Глашу.

– Ишь, вымахала за год! И в кого такая чернявая?

– А она в ведьмы собралась, вот и чернявая! – хохотнул Егорка, пытаясь проскользнуть мимо бабки в дом.

Глаша так и обмерла, едва пироги не выронила. Бабка Агафья нахмурилась и схватила мальчишку за ухо:

– Это что еще за глупости?!

Егор заюлил и захныкал:

– У-у-у-у… Баба, пусти! Я пошутил!

– Язык не помело, нечего по ветру трепать-то! Ишь, моду взял на сестру наговаривать! Она гостья твоя, ты ее защищать должен! – едва не поднимая мальчишку за ухо, сурово произнесла бабка. – А ты небылицы сочиняешь!

– Это не я, это Сашка! Пусти-и-и-и! – Егор затанцевал на месте, поднимаясь на цыпочки и вцепляясь в костлявую руку Агафьи.

– Нечего на брата кивать! У тебя своя голова есть, изволь пользоваться! С Сашкой у меня отдельный разговор будет. – Бабка сильнее скрутила ухо, так что у Егора слезы брызнули из глаз. – Еще раз услышу, что про Глафиру небылицы по деревне болтаешь, оба уха откручу! Марш в дом!

Она отпустила пунцовое ухо, и Егор, скуля, точно побитый щенок, бросился в дом. Агафья прошлась суровым взглядом по гостям и снова остановилась на Глаше.

– А ты голову не опускай, нечего! – Она подцепила Глашу за подбородок и вздернула его вверх. – Пусть их болтают, ты девка городская, ученая, понимаешь, что от невежества все беды. – Она еще раз оглядела Глашу, опустила руку и кивнула на сумку: – Пироги сама пекла?

Глаша неуверенно кивнула. Нет, пироги она и в самом деле испекла сама, только вот сочувствия, а тем более защиты от суровой Агафьи Степановны никак не ожидала.

– Ну так пошли пробовать. Поди, остыли уже! – Агафья развернулась и зашагала к дому.

– На такой жаре лишь бы в угли не превратились! – легонько подталкивая Глашу вперед, усмехнулся дядька Трофим.

Пироги получились вкусные, и к чаю даже Егорка, обиженно бурчавший весь обед, развеселился. Глаша все больше молчала, коротко отвечая на вопросы и стараясь сама спрашивать поменьше. Зато Аксютка трещала без умолку, охотно перемывая косточки всем нескончаемым дальним родственникам и просто знакомым, которых в Ведьминой роще и окрестных деревнях было точно малины в лесу.

– Ты с квасом-то поосторожнее, Аксюш, он у Агафьи Степановны ядреный, – забирая у нее банку, осадил дядька Трофим. – Лучше мне оставь.

Но Аксютка уже развеселилась. Перебрав все новости и сплетни, она вдруг хитренько глянула на сестру и, давясь смехом, шепнула бабке:

– А у Глаши жених завелся. Врач ваш новый. Красивый, и голос такой мягкий, Глаша прям тает, когда его слушает. – Она картинно закатила глазки, сложила ручонки на груди и томно вздохнула, а потом покатилась со смеху.

Глаша отставила чашку и недобро посмотрела на сестру.

– А тебе завидно, что ли? У самой в каждом дворе по ухажеру, а за сестрой подглядываешь! – наматывая русую косу Аксютки на кулак, проворчала Агафья.

Та попыталась освободить волосы, но не тут-то было.

– Нехорошо это, Аксинья, своей жизнью живи, а в чужую нос не суй, – продолжая наматывать косу, тяжело произнесла бабка.